Дождь

В степи шел дождь. Серый, тощий и длинный. Шел и покачивался.

Дождь был похож на утопленника, мокрый и холодный, и с него текло. За ним покорно ползли жирные лужи.

Мокла стриженая степь. Мокли снопы, сложенные в крестцы.

Если разворошить эти соломенные шалаши, запахнет теплой гнилью, а на нижних снопах увидишь белый налет плесени.

Шесть дней сыплется серая вода. И хлеб начал гнить заживо.

Начальник политотдела еще вчера выехал о дальние колхозы. Положение было угрожающим.

Сейчас о политотделе находится только помпе - лит Борис Шелестов. Он только что приехал из Демьяновского колхоза, весь промок. Борис ходит в одних носках по пустым комнатам политотдела и тоскливо копится в окно.

Стекла окна текли вниз, в грязь и сырость.

Сапоги Бориса, забравшись на течку, нахохлившись греются и сохнут.

Два дня тому назад он получил письмо от Тоси. Тося писала ему снисходительно и нежно, как женщина.

«Глупый, ведь я люблю тебя, - писала Тося. - А ты подумал... Я сдала зачеты и выезжаю к тебе. Кстати заеду к отцу, он работает где - то рядом. Прибери у себя в комнате (мусор, наверное, лопатой будешь выгребать) и побрейся. Конечно целую. Тося».

Борис проводит ладонью по щеке и улыбается. Щека у него колючая как кардолента.

Он шел по Арбату с Тосей. На улице исполнялась бравурная симфония.

Милиционер в белых перчатках дирижировал оркестром. Гнусаво саксафонили автомобильные рожки, вагоновожатый бил в тарелки, мотоцикл грохотал кастаньетами, а провода пели арфой.

- Ты мне все лицо своей щетиной поцарапал, - говорила Тося, счастливо улыбаясь. - Шел ко мне, неужели не мог побриться? Ты просто не думал обо мне. Ведь верно, не думал? - и Тося заглядывала смеющимися глазами ему в лицо.

Борис вынул письмо, посмотрел, потом понюхал. Письмо пахло бумагой.

- Иде помполит, иде он? - спрашивал чей - то срывающийся голос. Вошел председатель колхоза «Борец» Сурков. Он был мокрый и тяжело дышал, словно только что вынырнул из реки.

- Тута он. Ноги вытри сначала, чумовой. Убирай за вами, - проворчала сторожиха.

- Товарищ Шелестов, - бормотал Сурков, - мужики хлеб растаскивают...

Борис натягивал засохшие сапоги, надуваясь и багровея.