Дорога Нодара Думбадзе

Но хорошо, что утюга нет. По крутым склонам изумрудными барашками карабкаются чайные кусты до такого же изумрудного, без единого облачка неба.

Нодар смотрит в окно. Гурия. Скоро райцентр, а выше в гору село Зенобани.

О чем думает Нодар?..

«Я лежал на траве и слушал, закрыв глаза. Птица щебетала, свистела на все лады. Я подпевал ей про себя и все старался не дышать, пока она не сделает перерыва, но мне не хватало воздуха. Время от времени кедровка умолкала, одним глазом поглядывала в ту сторону, где садилось солнце, и снова принималась петь. Солнце, огромное, красное, похожее на круглый медный поднос, лениво опускалось куда-то за край земли, и дома, разбросанные в долине Супсы, вспыхивали красным отсветом его лучей...».

Так начинается повесть Нодара о деревенском мальчугане Сосойе и слепой девочке Хатии, которая видела только солнце. Сосойа успокаивал подружку: раз ты видишь солнце, врачи говорят, — зрение вернется.

Повесть о чистой любви, о шумных, веселых до озорства, но таких гордых, молчаливых, сдержанных и незаметных в благородстве гурийцах написал сельский парень Нодар.

«Автобиографично», — констатирует критика. Автобиографично — что это, плохо ли, хорошо? На этот вопрос ответил сам Нодар: известное выражение — «чтобы написать о бифштексе, не обязательно самому жариться на сковородке» — не больше чем фраза. Жариться не надо, надо его съесть.

Нодар съел свой «бифштекс» без соли, из кукурузной муки, в детстве, в войну, в этой самой деревеньке Зенобани.

«Машины тронулись. И вдруг словно закатилось солнце, мир разделился надвое. Десять грузовиков увозили ваших братьев и отцов, а вдоль дороги стояли мы: дети, матери, жены, сестры... На траве сиротливо валялись инструменты. Старик капельмейстер стоял, закрыв лицо руками...»

Мальчишкой, когда в селе почти не осталось мужчин, Нодару пришлось разносить вести, сложенные треугольником, — письма, а часто просто лаконичные извещения: «Ваш сын...». Одно из таких Нодар до адресата — одинокой старушки — не донес. Он знал, что значит для нее, живущей ожиданием, такая весть. Маленький почтальон совершил преступление против долга: зайдя в виноградник, он в ожесточении изорвал на мелкие клочки «похоронную».

Однако — случилось такое — сын вернулся домой. И тогда Нодар открыл свою тайну. Но ему не поверили. Кто бы поверил?

...Я не знаю, о чем думает Нодар. Может быть, он думает о своем детстве или просто смотрит на дорогу.

Выскочив из машины на «самой центральной площади Гурии», как сказал водитель, мы направились прямо в клуб. Первыми встретили Нодара в дверях живые герои повести «Я, бабушка, Илико и Илларион», именно Илико и Илларион собственными персонами. Завязался что ни на есть гурийский диалог:

— Нодар, не убей ты в повести бабушку, все были бы в сборе...

— Во-первых, имея таких родственников, она постаралась умереть сама, а во-вторых...

— А во-вторых, плати нам проценты за эксплуатацию в книге, в фильме, в пьесе...

Вечер-встречу сельской общественности с земляком-писателем можно было считать открытым.

Ни в одной рецензии нельзя, конечно, найти той оценки, которую получил здесь автор повестей о своем родном крае. И не потому, что гурийцам свойственно слишком любить «плоть от плоти, кровь от крови» своей.

Тот же дом, тот же двор, та же школа, те же люди, и только вот забор облепили новые Зурикелы, Сосойи и Хатии. Ты вырос из старых одежд, но только из одежд. А все это вокруг — одежда, из которой не вырастают. Это родина. Отсюда черпают силу твои корни.

Прошли годы. И могла быть встреча, вечер, здравицы и красное сукно на столе, и графин, и колокольчик, и чтение цитат и хвалебных рецензий в столичных газетах. Все могло быть так же, как сейчас. Но не будь двух слов «спасибо, сынок», которые тихо сказала старая гурийка молодому писателю, не было бы народного признания.