Девять и Енисей

«Я же гидростроитель», – скажет он с гордостью.

Каждый из нас помнит на память, а между тем в кошельке вместе с документами обязательно носит и бережет истертый газетный клочок со словами Никиты Сергеевича; «Строители вообще и гидростроители в особенности – это люди, которые прокладывают путь новому в жизни».

– Видал? В особенности! – гозорит Володя. – То-то, брат!

Десятки раз мы слышали от Володи, как он, еще будучи на Урале, в Приютове, строил жилые дома и самое настоящее рационализаторское предложение подал. Теперь там, в Приютове, под все лаги подкладываются куски резины для амортизации. И что сам главный инженер его за это хвалил на собрании.

– Понял? То-то, брат, не бухты-барахты.

Володя при этом подозрительно всматривается в нас, очевидно, сомневается, что мы так вдруг и поверили ему в этом:

– Понял? Лаги-то знаешь что такое? То-то. В Приютове их на чурочки клали до меня...

Мы подгоняем бетон под отметку. Поверхность должна быть ровной, как стол.

После работы остаемся на час, и Алексей читает нам выступление Никиты Сергеевича Хрущева по радио и телевидению, опубликованное в «Огнях Енисея». Каждый из нас слышал это выступление по радио, тем не менее слушаем еще раз, слушаем и волнуемся. Иван, очень серьезный и, как пружина, собранный, какой-то весь настороженный и уверенный, то и дело перебивает Алексея и просит:

– Повтори, повтори вот то, последнее.

В первый день, когда бригада наша собралась на объекте,, чтобы начать укладывать бетон, когда мы только числились рядом в конторских списках, еще не знали друг друга и только знакомились, когда мозжил невидимый серый дождь, мы не находили темы для разговоров, кроме как о бетоне, о том, где, на какой стройке, как его укладывали и укладывают. Тогда я принял Ивана за рассеянного, какого-то потерянного и смущенного. Но уже через несколько часов я увидел его другим: энергичным, собранным – он принимал «ЗИЛы» с бетоном, командовал шоферами так, будто всю жизнь ими командовал, будто все они ему знакомы, поднимал и опускал руки, стремительно вскакивал на борт кузова и скреб лопатой.

Почему люди, влюбленные в свое дело, всегда уверены в себе, жизнерадостны и живут дольше? Это заметно даже в малом: иной день бригадиру не удастся хорошо расставить нас, приходится самому подбирать себе такое место в блоке, где ты можешь так же стоять на нужном месте, как стоят, скажем, футболисты на поле; и тогда не устаешь и работаешь весело. А до этого устанешь и физически и морально, пока мечешься не у места. Значит, весь секрет–в уверенности и сомнении, полностью ли ты отдаешь людям, коллективу, даже маленькой бригаде, даже маленькому звену свои способности или не полностью. Отсюда и долголетие, веселость, жизнерадостность– удел всех, кто основательно и влюбленно делает свое дело в нашей жизни.

Так всюду. Пока человек не нашел себя, пока он не у дел, он как сухой листок на дороге: гнется и крутится. А как нашел себя человек, то он точно скальный камень – отбойным молотком не отковырнешь.

...Как-то раз во время смены я услышал диковинное слово: «бухтит».

Иван чешет подбородок, глядит на белые кресты, поставленные геодезистами на скалах, считает их, потом говорит:

– Бетон дожить нельзя. Скала там некрепкая. Бухтит. Выбирать надо.

«Выбирать» – это вооружаться отбойными молотками, ломами, кувалдами, лопатами и бить, бить скалу.

У меня получается с отбойным ловчее, потому я его не отдаю никому, орудую им. Алексей с прижимом и с придыхом хлещет кувалдой, Иван подколупывается в узкие щели острием лома, а Володя скребет лопатой. Примечаю: Володя на меня уже который раз поглядывает с завистью, потому что отбойный у нас в блоке один; он вытирает ладонью со лба пот и кряхтит с досадой, напирая на черенок лопаты. Я сжаливаюсь и меняюсь с ним. Володя веселеет и строчит без разбору.

– Ты с толком бей! По звуку чувствуй, куда, – шумит Алексей.

Я делаю скребков двадцать лопатой, и у Меня тоже, как у Володи, мокнет лоб и на бровях виснет пот. Ширнешь, чтобы поддеть полную лопату, а она, лопата, – раз! – и упрется во что-нибудь острием и не двинется. Ширнешь еще раз, а она в другой какой клин, торчащий под мелочью, упрется. Пот тут прошибает не оттого, что тяжело, а от неопределенности. Нацелишься глазами захватить столько, а захватишь гораздо меньше или вовсе ничего не захватишь. Я слышал где-то, что в зверинце однажды обезьяне на протяжении двух или трех дней протягивали яблоко. Когда обезьяна готовилась его взять, яблоко убирали. В конце опыта у обезьяны развилась гипертония. Я про себя усмехаюсь: как бы у меня не вышла гипертония. Мной невольно овладевает злоба, я теряю слаженность движений и сую лопату . нервно, рывками. Володя одним глазом косит на меня, а когда я выпрямляюсь, чтобы сплюнуть, он покрикивает: