Дальняя дорога

- Как доехали, Андрей Савельевич? Встретили ли вас на вокзале? - спокойным, низким голосом спросила она, озабоченная сейчас, когда он сел к свету, не его неожиданным приходом, а тем, что она этого человека когда-то видела.

- Спасибо! Всё в порядке! Встретили. Проводили в гостиницу, - резко, отрывисто сказал Параскевин. - Но мне хотелось бы перед завтрашним совещанием получить материалы. По торфу. Не вообще по торфу (он чуть улыбнулся тонкими губами): это мне известно. А по вашему торфу. Мне хотелось бы говорить применительно к местным условиям. К местному торфу. Где он? И как добываете? Гидравлика, фрезер или у вас только элеваторный способ?

Нет, отрывистый тон слов был незнаком, но вот голос, лицо, движенье рук... Она вспоминала и не могла ни вспомнить, ни перестать вспоминать. Это мешало слушать, думать. Однако не настолько, ибо привычка заниматься сразу многими делами помогала ей.

- Все эти материалы готовы для вас, Андрей Савельевич, - сказала она, не переставая вспоминать, - но мы думали, что вы устанете с дороги, и решили вас познакомить с ними завтра, с утра... Совещание ведь вечером... Но если вы желаете...

И она, встав из-за стола, проводила Параскевина в комнату Авдеева. Идя с ним по коридору, она взглянула на профессора. Профиль его на фоне окон был чёток и даже молод. В сером, роящемся тумане что-то замерцало. Нет, не вспомнилось, а только проглянуло время - далёкое время, когда Параскевин был молодой.

Вернувшись к себе в кабинет, она застала там коренастого Поджаркова - давно известного ей директора МТС. Только завидев её, Поджарков, быстро двигая короткими руками, бурно заговорил о том, что договора с колхозами должны выполняться не формально, а с душой, что не могут быть хорошие, отличившиеся МТС среди отстающих колхозов, что надо помогать колхозам в скирдовании, и так далее.

Локшина, занятая своими мыслями, не сразу догадалась, к чему он это говорит. Но, заметив у себя на столе два незнакомых листа бумаги - больших, исписанных карандашом, - и застенчивую, просящую улыбку на лице Поджаркова, она поняла, что он опять написал в областную газету статью и по-приятельски просит посмотреть её, выправить...

Она начала было читать статью, но держалось неотвязное: «Где, когда я его видела?» Она положила статью в портфель и сказала, что прочтёт её дома.

И дома, за обедом с сестрой, она мысленно перебрала свои школьные годы - нет, не было там такого.

- Может, какой-нибудь давнишний павлушин товарищ? - подсказывала сестра.

Нет, не то: товарищ сына был бы намного моложе её. А этот, наверно, ровесник. Тогда сестра вспомнила двух Андреев из своих школьных лет. А потом - и не Андреев, общих приятелей детства. Она называла их имена, улыбаясь, даже подсмеиваясь, но было видно, что ей приятно вспомнить их.

- Помнишь, Виктор уговорил нас, дурочек, стоять у решётки катка и смотреть на его фигурное катание. Скуп мальчик был! Уж купил бы нам билеты на каток, тогда бы мы и посмотрели. А у этой решётки, помню, мы замёрзли, как ледышки! На мне нитяные чулки были...

И Локшина вдруг вспомнила... Конечно, никакой не Виктор, не каток, а зима! Другая зима, тоже далёкая, но трудная, страшная. И Параскевин в этой зиме...

Она позвонила в райсовет, сказала, что будет позже, чем собиралась, и, вызвав Катю, поехала в гостиницу. Сидя в машине, она с улыбкой подумала о том, что ещё утром она останавливала Авдеева от излишней суеты, связанной с приездом московского гостя, а сейчас вот сама едет к нему. И едет неизвестно зачем, в сущности, совсем не по делу...

* * *

Они сидели за столом и перебирали уже мелочи, подробности той далёкой зимы. Главное - место и время - было уже обоими открыто, установлено.

... В тысяча девятьсот девятнадцатом году группа не ленинградских, а тогда ещё петроградских комсомольцев была направлена на Балтийскую ветку, на полустанок Ново-Лисино, где проходил юденический фронт. Это были не бойцы, не красноармейцы, - не воинская часть, - а просто помощники фронту.

Война шла главным образом на рельсах. С той и с другой стороны курсировали бронепоезда, обстреливающие тощие и редкие окопы с пехотой. Окопы на нашей стороне были вырыты в топкой почве, где, несмотря на мороз, хлюпала вода, стлался тяжёлый, сырой дымок. Прихрамывая бойцы приходили с отмороженными ногами в санитарный околодок, расположенный на полустанке Ново-Лисино.

Лиза Локшина и приехавшие с ней комсомолки помогали сестрам милосердия - питерским ткачихам - снимать с красноармейцев сапоги или тяжёлые, на гвоздях ботинки и смазывать, бинтовать побелевшие ноги. Бойцы стонали не от боли, а от того, что ни боли, ни прикосновения рук сестёр не чувствовали. Ворча и чертыхаясь, помогал ткачихам и высокий, по-молодому голенастый Параскевин. Эти мази и бинты - бабье дело, и что в них толку? С морозом, с болотом надо не так бороться!

Он пробрался в вагон к начальнику боевого участка с исписанным листком бумаги, где по минутам было расчерчено движение бойцов от окопов до комнаты-теплушки, которая специально будет оборудована на полустанке. За полчаса пребывания в теплушке обувь у бойцов будет высушена, а сами они отогреты, напоены горячим чаем.