Вот тогда-то, в одно прекрасное утро, я оказался свидетелем мимолетного возвращения небольшой стайки знакомых голубей и даже узнал одну-две птицы из той стаи, что обреталась в районе данной станции, пока их не рассеяло по улицам. Птицы смело сновали среди искр, сверл и орущих рабочих. Они вернулись, ибо грохот подрывных работ убедил их, что река вот-вот снова потечет. Несколько часов носились они взад и вперед через пустые оконные проемы, кивали головками, внимательными глазками следили за тем, как падают железные балки. К утру от станции остались лишь торчащие основы опорных колонн. Мои крылатые друзья исчезли. Было ясно, однако, что в их памяти отложился образ призрачного сооружения, теперь уже состоящего из воздуха и времени. Слепой тоже его держался. Кто-то поставил ему стул, и он сидел все на том же углу, глядя незрячими глазами на невидимую лестницу, по которой, как ему казалось, толпы людей продолжали подниматься к поездам.

Я сказал, что жизнь моя прошла в тени несуществующего дерева, поэтому подобные зрелища меня нисколько не коробят. Я раньше времени превратился в бурую осу и частенько сижу с другими осами в огромном, гудящем улье станции, временами вспоминая об одном дереве. Оно было посажено лет шестьдесят назад мальчиком с ведерком и игрушечной лопаткой в маленьком городке в штате Небраска. Посадил он молодой тополь, который запомнился ему благодаря нескольким словам, произнесенным его отцом, а также потому, что все те, кому положено было повременить и состариться в тени дерева, либо поумирали, либо разъехались. Мальчик переходил из рук в руки, но дерево каким-то образом пустило корни в его сознании. Он отдыхал под прикрытием его ветвей; от этого дерева тянулась нить его воспоминаний, уводя в большой мир. Этим мальчиком был я.

По прошествии шестидесяти лет настроение бурых ос становится сумеречным. Во время продолжительной внутренней борьбы я решил, что мне будет полезно съездить и взглянуть на то самое дерево. Найдя благоразумный повод, в который можно было облечь свое безумие, я купил билет и в конце путешествия в две тысячи миль прошел пешком еще одну милю к знакомому адресу. Дом не изменился.

Я подошел вплотную к белому дощатому забору и нехотя, через силу, оглядел широкий двор. Никакого дерева там не было. Шестьдесят лет тополь рос в моем уме. Год за годом семена его разносились все дальше горячим ветром прерий. Мы посадили его там с любовью, мой отец и я, потому что у отца была великая потребность в земле и зелени, а еще и потому, что возможность выхаживать что-то свое появилась у нас лишь недавно. Мы посадили молодое деревце и поливали его аккуратно — не забуду, как в день нашего отъезда я выбежал со своим ведерком, чтобы еще раз напоить его корни. Все последующие годы оно произрастало в моем уме — огромное дерево, навсегда связанное у меня с отцом и с любовью, которую я к нему питал. Я ухватился рукой за забор и заставил себя еще раз поднять глаза.

Мальчик с жестким птичьим взглядом молодости не торопясь подкатил ко мне на трехколесном велосипеде:

— Дяденька, ты чего ищешь?

— Дерево, — ответил я.

— Зачем? — спросил он.

— Нет его здесь, — сказал я в основном самому себе и стал медленно отходить, чтобы не подумали, будто я убегаю.

— Чего здесь нет? — переспросил мальчик.

Я ему не ответил. Было совершенно ясно, что невидимая нить связывала меня с чем-то, чего никогда в жизни не было, а если и было, то очень недолго; с чем-то таким, что необходимо было держать перед собою в воздухе или хранить в памяти, ибо оно служило мне ориентиром в мире, и без него я не мог бы просуществовать. Дело тут было не только в животной привязанности к конкретному месту. Было тут и нечто другое: привязанность духа к определенной расстановке событий во времени, являющаяся одним из признаков нашей подверженности смерти.

Итак, я вернулся домой, движимый памятью не менее решительно, чем полевая мышь, которая когда-то копалась в моем цветочном горшке, или голуби, вечно летающие среди дребезжания автоматов, торгующих орешками. Все это — и норка под растениями в моем кабинете, и краснобрюхие автоматы с арахисом, витающие теперь между небом и землей в головах голубей, — было частью неуловимого мира, которого нигде нет и который вместе с тем есть везде. Я еще раз окинул взглядом окружающий меня реальный мир, а настойчивый мальчик все ехал за мной следом.

Мне все было чуждо, хотя ноги и вели меня ведомой им тропой. За шестьдесят лет и дом, и улица изгладились из моей памяти. Но дерево, которого больше не было, которое погибло в первый же год, продолжало цвести в моем уме, прямое, как слова моего отца: «Мы посадим здесь дерево, сынок, и никогда больше не будем переезжать. А когда ты станешь глубоким стариком, то будешь сидеть под ним и вспоминать, как мы вместе его сажали».

Мальчик на трехколесном велосипеде стал от меня отставать.

— Дяденька, ты живешь здесь? — подозрительно крикнул он мне вдогонку.

Я крепко ухватился за воздушное нечто — точнее, за ствол огромного дерева и сказал:

— Живу.

Я говорил за себя, за одну полевую мышь и за десяток голубей. Все мы были оторваны от жизни и все же в чем-то постоянны. Это мир изменился за нашей спиной...

Перевел с английского Дмитрий Брещинский.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.