О том, что квартира в доме Лик взята под наблюдение, Алексею Пешкову сообщила Саня Клюева, торговка кружевами. Санин брат, жандарм, с утра до вечера торчал в мелочной лавке напротив.

В квартире они жили втроем: Чекин, Сомов и Пешков. Чекин - бывший учитель, Сомов - бывший студент, Алексей Пешков - цеховой малярного цеха.

Содружество было явно подозрительным. Начальник нижегородского жандармского управления генерал Познанский имел основание писать: «Дружба его (Пешкова) с вышеназванными двумя, несравненно выше его стоящими по образованию, личностями, дает право предполагать, что он, Пешков, представляет из себя орудие, при помощи которого Чекин и в особенности Сомов распространяют или желают распространять в городе свои антиправительственные воззрения».

Слово «орудие» было неудачным определением. Слово это будило представление о чем - то пассивном. А внешность этого долговязого парня, хмурое, энергичное лицо его исключало всякую мысль о пассивности. «Неблагонадежная» внешность!

Запросы об Алексее Пешкове были разосланы в Казань, Саратов и Царицын.

Казанская полиция ответила немедленно, что Пешков в Казани служил в булочной, устроенной с неблагонадежными целями, водил знакомство с неблагонадежными личностями и читал сочинения «особенного, не вполне желаемого и несоответствующего его развитию и образованию направления».

Полиция могла бы добавить, что служба в булочной была лишь кратковременным эпизодом в биографии этого 21 - летнего парня, успевшего к тому времени побывать в должностях магазинного мальчика, посудинка, ученик! иконописной мастерской, птицелова, десятника, театрального статиста. Ему, Алексею Пешкову, не сиделось на месте, нигде он не мог прижиться и нигде не мог оставаться пассивным наблюдателем, созерцателем. Даже, когда, поддавшись припадку отчаяния, он в 1887 году прострелил себе грудь из старого тульского револьвера, записка, оставленная им, резко отличалась от кроткой и примирительной литературы подобного рода. «В смерти моей прошу винить, - писал он, - немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце...»

Обыск в комнате троих ничего существенного не обнаружил. Тем не менее, Пешкова арестовали. На допросе он держал себя «дерзко и даже нахально», так уверяли жандармы.

Отсидев месяц, Алексей Пешков, в будущем знаменитый писатель Максим Горький, вышел из нижегородского тюремного замка тем, кем остался для царских жандармов вплоть до февраля 1917 года, - «личностью неблагонадежной», находящейся под неусыпным надзором полиции.

Полиция следит за каждым шагом писателя. Из секретного отношения на имя самарского полицмейстера мы узнаем, что 23 марта 1895 года «мещанин Алексей Максимович Пешков выбыл из города Нижнего Новгорода в Самару». В литературной биографии Максима Горького этот факт означал превращение Пешкова, к тому времени уже автора «Челкаша», в фельетониста Иегудиила Хламиду.

Кто такой Иегудиил Хламида? Развертывает обыватель после сытного обеда воскресный номер «Самарской газеты», ищет почитать «что посмешнее» - и тут - то обрушивается на него гневный, негодующий, беспощадный Иегудиил.

Хочется обывателю прочесть веселую статейку о заезжих карликах - лилипутах, и обыватель читает: «Наверное, карлики будут иметь в Самаре колоссальный успех. Всякому любопытно посмотреть на людей еще более маленьких, чем он сам».

Нет покоя от Хламиды! Произошло ли увечье на фабрике, избил ли хозяин услужающего мальчика, - до всего дело проклятому фельетонисту! Не даром фабрикант Лебедев называет его «болезнетворной бациллой в здоровом организме печати». Хламида пишет от имени тех, кого не видит, не хочет видеть сытый обыватель, тех, кто еще стоит за дверьми, кто значится между строк официальной истории Государства Российского.

Он нигде не забывает о них, об этих, «гномах», создающих довольство Российской империи. Вот он возвращается в свой родной Нижний. В городе - сутолока, подъем: ждут царя на «Всероссийскую выставку». Парадным строем развернуло купечество свои богатства. Фабриканты стеариновых свечей воздвигли восьмиаршинные свечи - столбы, российские «мыльные короли» выставили бюсты четырех императоров, вылепленные из их душистого товара. Нарядны павильоны Нобеля, Алафузова, Крестовниковых. И по всем этим павильонам, среди всех этих великолепных безвкусиц ходит высокий человек с насмешливым лицом мастерового и вспоминает то, что не следует вспоминать.

В павильоне бакинских промыслов Нобеля он говорит о том, «как скверно живется людям в обетованной стране нефтяников». Вычитав в рекламной брошюре завода бр. Крестовниковых о больнице для рабочих, он вспоминает: «Я видел в 1889 году больных, которых выдворяли из этой больницы, решив превратить ее в склад душистого мыла».

Он всегда помнит о них, и они помнят и любят его. Имя писателя Горького скоро становится синонимом протеста, борьбы, революции. В 1902 году в Москве распространяется такое воззвание:

«Завтра, 8 ноября, в 8 часов утра, с почтовым поездом в Москву приедет проездом в Крым Максим Горький. Из Нижнего он удаляется административно, т.е. насильственно и незаконно. Весь Нижний возбужден этим новым проявлением насилия над любимым поэтом, воспевшим борьбу и свободу и певшим песню безумству храбрых... Мы обращаемся к московской учащейся молодежи и ко всему московскому обществу с просьбой присоединиться к нашему протесту, расширить его и постараться об устройстве таких же демонстративных встреч в городах, через которые поедет Горький... Пускай же путь борца за свободу человеческой личности будет триумфальным шествием победителя!...

Нижегородцы»

Полиция сделала все возможное, чтобы сорвать «триумфальное шествие», и это ей удалось. Тем не менее первая политическая демонстрация в Нижнем Новгороде связана с именем его славного уроженца. Ленин в «Искре» писал: «В Нижнем небольшая, но удачно сошедшая демонстрация 7 - го ноября была вызвана проводами Максима Горького... Башибузуки обвиняют его в дурном влиянии на нас, - говорил оратор от имени всех русских людей, в ком есть хоть капля стремления к свету и свободе, - а мы заявляем, что это было хорошее влияние.» (Ленин, т. IV, стр. 345).

Между искровцами и Горьким кровная связь. Уже в 1902 году происходит свидание писателя с представителями нашей партии - Лепешинской и др. «Мне было крайне приятно слышать, - пишет Лепешинская, - что все его симпатии лишь на нашей стороне. Органам, заслуживающим уважения, талантливым, интересным он находит лишь «Искру» и нашу организацию - самой крепкой и солидной... Я вижу, что мы произвели на него хорошее впечатление, чем очень обрадована. Он же произвел прямо чарующее впечатление...»

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.