Крепко жму лапу.
Серега.
Большущий привет всем нашим и в особенности, конечно, Мишке и Наташке. Ты Наташку. береги, Командор. Я тебе вот еще что скажу: и в ней дело тоже. Понимаешь, никогда об этом не говорил да. и писать не хотел. Думаешь, легко мне было смотреть, как твое слово для нее — закон, а мое — так, печки-лавочки? Ну что же, ничего тут не сделаешь.
Слушай, я написал сейчас это, а сам думаю: а может, все ерунда насчет Наташки? Может, мне просто померещилось сдуру? Ну ладно. Как ты там, как ребята наши, как Ленинград?»
Шелестели листки в руках Олега и Рима, потом Олег вернул мне письма, задумчиво пробормотал:
— Командор. .. Кто его знает? Может, из наших, может, нет. И Серега... У нас многие уехали на целину. А конверта не сохранилось? Хоть фамилию бы узнать.
— В том-то и дело.
— Там уж снег, наверно,— сказал Рим и поглядел в окно.
— Где?
— Да там, в Казахстане, — сказал он и повернулся ко мне. — Вот о чем напиши: как мы радиаторы делали.
— Правильно,— сказал Олег.— Вовремя вспомнил. Это, значит, когда же было? Да не так давно.
...Это было в середине мая. По огромному заводу свободно разгуливало слово, отворяющее любые двери, прерывающее любые совещания,
слово, перед которым не имели силы даже поднаторевшие секретарши в приемных. Это слово-пароль было «трактор». «Трактору» была «зеленая улица». График прохождения деталей для «Кировца» красной полосой пересекал графики работы любого цеха.
Создавались опытные образцы: пять — для госиспытаний плюс один — для испытаний на разрыв плюс один — на выставку. По асфальтовым проспектам Кировского завода, по его улочкам и переулкам автомашины, электрокары везли к третьему цеху детали для двигателя, оснастку, металл для кабины. Здесь, в механосборочном цехе, рождалось сердце будущего трактора — мотор, рождалась одежда его — кабина.
Третий цех отвечал, по существу, за все. Третий цех защищал честь завода. Потому что обычно машиностроительные заводы осваивают опытные образцы за три-четыре года, кировцы же обещали произвести все работы за один год.
Магическим было слово «трактор». Все возможное делалось для того, чтобы на «зеленой улице» не вспыхивали красные светофоры. Но когда они все-таки загорались — ведь жизнь есть жизнь!—тогда к слову «трактор» присоединялось слово «тревога». И тогда совершалось невозможное.
«Тревога» — боевой листок контрольного комсомольского поста.
Пятый цех задерживал детали — листок «Тревоги» появлялся на двери начальника цеха, и почти одновременно с ним на участки выходил технический патруль: комсорг, молодые инженеры, члены поста. От станка к станку по технологической нитке, от человека к человеку, — как опытный электрик «простреливает» поврежденную схему, так ребята искали «корень зла». И находили его. И принимали меры.
Тревога! Второй участок задерживает со штамповкой кабин — отказал пресс. И на коротком совещании прямо тут же, у пресса, принималось решение: не пять дней, а четыре смены — и ни часом больше на ремонт пресса. Хватался за голову начальник участка Николай Петрович Чул-ков.
— Да невозможно это, ребята!
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.