Солнце жгло с тропической яростью, а от воды тянуло не свежестью, а старой плесенью. Зелёная, непрозрачная вода покрыта была тускло - радужными мёртвыми разводами нефти от широких, как ящики, белых «вапорино», ходивших по Большому каналу. Эти блёклые жирные пятна, от которых дохла рыба, расползались по всем водам Венеции. На воде недвижно лежали апельсинные корки, ореховая скорлупа и бумажки из - под американской жвачки и бритвенных ножей.

Опустив босые ноги в тёплую воду и на самый нос надвинув рваную соломенную шляпу, Витторио сидел на берегу и бессмысленно смотрел перед собой. Впереди, вдали, монументальная, но пышная, как гора мыльной пены, поднималась над водой Санта - Мария - делла - Салютэ. С претенциозной неестественностью, картинно изогнувшись и опираясь на высокое весло, худой и гибкий гондольер вёл чёрную гондолу, в которой сидели, обнявшись, иностранец в колониальном шлеме и жёлтом пиджаке и худенькая девица лёгкого поведения. От мелкой волны заходили по воде солома, бумажные обрывки и прочий сор.

- Нет, всё - таки никогда не была так грязна старая Венеция, - покачал головой Витторио. - Никогда не была такой грязной, такой нищей и такой позорно униженной.

О нищете он подумал особенно остро, потому что самому ему дьявольски хотелось есть. Но на всю семью оставались в доме головка чесноку и горсть бобов, и приходилось ждать до вечера, когда придёт с работы Марчелла, невестка. А до вечера ещё почти полдня. Витторио сплюнул через сжатые зубы так далеко, словно закинул удочку.

«Витторио... - текли в голове венецианца мысли, такие же вялые и сонные, как зелёные воды канала. - Витторио - значит «победитель». Тьфу, черт! Ну могли же придумать попы слово, смысл которого так расходился бы с действительностью! «Витторио...» Победитель, который не может одолеть клопов, потому что не на что купить жалкой щепотки порошка, стоившего раньше пять чентезимов».

Он почесал под расстёгнутой рубахой коричневую грудь, поросшую седым курчавым волосом, и опять сплюнул: к острому голоду прибавилась тоска по куреву, и как тщательно ни выворачивал он карманы своих заплатанных штанов, не мог наскрести ни крошки табаку.

«А хорошо быть наместником апостола Петра, выставлять для поцелуя бриллиантовую туфельку, отпускать грехи да смаковать в тишине вековых покоев хорошо поджаренную форель, ножку куропатки в студне, а может быть, что - нибудь и более восхитительное, чего Витторио не удалось отведать ни разу в жизни... Текут денежки сами, складываются из тоненьких ручейков в речки и реки, в беспрерывный широкий золотой поток, со всех концов мира покорные грешные овечки шлют святому отцу лиры, пезеты, франки, кроны, марки, доллары - только успевай считать. А старый Пачелли, мудрый князь Пачелли чему - чему, а уж арифметике обучен. Говорят, что один из дальних дедов святейшего отца был трактирщиком, зарезал подвыпившего богатого постояльца и пустил деньги в рост, - оттуда и пошёл банк Пачелли, один из самых крупных банков Италии, которым правит, как и миллионами верующих, князь церкви и мира. Ловко держит нос по ветру наследник ватиканского престола, густо залитого за тысячу лет кровью».

Витторио поднялся: курить захотелось до такой степени, что он решил пойти побродить в поисках окурка.

«Полгода без работы, полгода голода... А может быть, тебе всё - таки двинуться в Рим, Витторио, а? Запишешься в христианский профсоюз, прикинешься набожным и покорным, тебя оценят - всё же рабочему, у которого тридцатилетний стаж, при умении можно неплохо козырнуть перед строптивыми красными...»

Он выходил с пьяцца Сан - Марко. Всё так же величественно и гордо возносятся на своих колоннах два венецианских льва, в синее, слепящее небо уходит тяжёлая камленилла, два бронзовых полуголых силаче в овечьих шкурах подняли молоты над краем колокола, и всё так же перед собором белые голуби опускаются на плечи, головы и вытянутые руки туристов и туристок, пучащих глаза на объектив фотоаппарата, - только поубавилось за последние годы жирных венецианских голубей, обеспечивающих доход торговкам семенами и фотографам...

Вдруг до ушей Витторио донёсся глухой удар и звон разбитого стекла. Он вгляделся, сжал кулаки и быстро направился в сторону собора, повторяя:

- Это он. Будь я проклят, если это не он. Я сам виноват, старый болван!...

Вчера, когда он стоял на Понтэ - де - Риальто в надежде заработать хоть несколько грошей - показать иностранцу город, донести до гостиницы его чемодан, сбегать за покупками, - его толкнул пьяный американец. Витторио выругался, американец обернулся, засмеялся и неожиданно заговорил по - итальянски. Он показался Витторио неплохим малым, потащил Витторио а кабачок, угостил вином, и Витторио, захмелевший на голодный желудок с первого же стакана, рассказал американцу о первой встрече с его соотечественниками.

Лет двадцать тому назад на берег вышла компания американских матросов. Они три дня переворачивали город и кончили тем, что весь вечер били бутылки с шампанским о стены собора Сан - Марко. Американец, выслушав рассказ, хохотал, как идиот, валясь на пол от смеха. Витторио укоризненно качал головой и говорил, что он хоть и неверующий, но думает, что надо уважать старые камни...

Так и есть. Толпа американцев стоит широкой дугой, и два дюжих парня с золотыми зубами и свекольно - красными потными лицами, широко размахиваясь, как при игре в кегли, бросают бутылки с шампанским в очерченный углем на стене собора круг, а зрители после каждой серии ударов хлопают друг друга по рукам, спорят, заключают сделки, кричат и расплачиваются, и сильнее всех среди них горланит такой же пьяный, как и вчера, новый знакомый Витторио. В стороне стоят несколько пустых ящиков, а лакеи из крытой галереи, из ресторана, через всю площадь тащат всё новые и новые ряды широкогорлых, поблескивающих серебром бутылок. Лица стоящих поодаль итальянцев сумрачны и жёстки, улыбаются лишь несколько человек - той блудливой, заискивающей улыбкой, которой, конечно, встречали они и немцев.

- Негодяи, безродная сволочь, - вслух говорил Витторио, забыв о еде и табаке.

Он шёл домой и с ненавистью провожал взглядом американцев и особенно американок, их тяжёлые шевелящиеся зады, тесно обтянутые военными брюками, выщипанные брови, подведённые ресницы и выбившиеся из - под сдвинутых на ухо пилоток лёгкие, жиденькие кудельки, обесцвеченные перекисью водорода.

Он шёл домой, потому что решил завалиться спать - До того всё стало ему противно. Дома, конечно, никого нет. Марчелла, вдова убитого на войне сына - партизана, ещё на работе - торгует морской всячиной вплоть до спрутов; раньше эти «фрутти ди маре» жарились на оливковом и ореховом масле, сейчас кипят в какой - то зловонной дряни, смеси ворвани с керосином. Двое босоногих внучат бегают по городу, как бегал когда - то и сам Витторио, впереди туристов, одной рукой указывая на конец улицы и страшно крича «Аква, аква!», как будто не было тут воды за каждым углом, а другою - в сторону приезжих, с расчётом на несколько чентезимов в благодарность за спасение от смерти в водной стихии...

Недолго осталось и до вечера. Вот - вот начнут свою работу москиты. Венеция славится своими москитами - злее их нет в мире. Кровь венецианцев за столетия стала к ним бесчувственна, но Витторио в последнее время с наслаждением рассматривает по утрам лица иностранцев: заплывшие глаза, расползшиеся носы, распухшие губы, шишкастые лысины, огромные, вялые уши.

Вот он и дома, ступил в прохладный полумрак входа, поднялся по скрипучей узенькой лестнице со ступенями, как маленькие лодки, прилёг на жёсткую постель. Однако через несколько минут кто - то постучал в дверь, очевидно, его поджидали.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.