Портреты трех детей Давыдовых – Василия, родившегося в 1829 году в Чите, Александры и Ивана, родившихся в 1831 и1834 годах в Петровском, – Бестужев исполнял не раз. Писал он и те три их портрета, которые А. И. Давыдова послала с оказией 19 февраля 1835 года из Петровского завода дочери Марии, принадлежавшей к старшему поколению шестерых детей, рожденных в Каменке и остававшихся в России. В отправленном одновременно письме Александра Ивановна писала дочери; «Мне так грустно, так грустно, что не могу ничего хорошего тебе послать! Купить бы можно здесь, но и рубля нету в доме. Васин портрет тебе посылаю, он очень похож, а Сашин и Ванечкин – сестрам, ты можешь их когда-нибудь отдать списать для себя». Ни один из этих портретов до нас не дошел.

Зато удалось обнаружить сепию, на которой запечатлена А. И. Давыдова с тремя маленькими детьми в своей комнате в Петровском. Сепия входит в состав альбома А. И. Давыдовой, полученного мною во время поисков в 1966 году во Франции реликвий русской культуры (ныне он хранится в Центральном государственном архиве литературы и искусства СССР). Датировать эту сепию, судя по возрасту детей, можно тем же1835 годом, когда Александра Ивановна отправила их портреты дочерям, жившим в Каменке. Естественно напрашивается вывод: поскольку те три портрета детей Давыдовых писал Николай Бестужев, то и эта сепия исполнена им же. Правда, аналогичные работы Бестужева нам неизвестны (если не считать интерьеров камер декабристов), но это вовсе не значит, что их не было вовсе. Кроме того, никто другой из декабристов, находившихся в то время в Петровском остроге, не мог так профессионально ее выполнить. И все же в данном случае авторство Бестужева остается лишь моим предположением. Хочется надеяться, что дальнейшие поиски и находки сделают это предположение бесспорным.

На переднем плане художник запечатлел Васю Давыдова с сестренкой Сашей. Они стоят у кровати и рассматривают игрушку. Слева изображена Александра Ивановна у колыбели годовалого Вани.

Весьма трогательно незатейливое убранство этой спальни. Вероятно, именно так подвешивали колыбель сибирские крестьяне: на большом изогнутом шесте, прикрепленном к потолку с помощью железного кольца, – от движения ребенка шест пружинил и раскачивал колыбель. Позади колыбели – столик, на нем таз с кружкой и свеча. Справа и слева под пологом – детские кроватки. Занавес на кольцах, вероятно, отделял часть комнаты от другой, которая служила столовой. Думается, что так в основном выглядели в Петровском заводе и жилища других декабристок, у которых имелись дети.

Четверо детей Прасковьи Егоровны и Ивана Александровича Анненковых, рожденных в Чите и в Петровском заводе, тоже, конечно, «позировали» Бестужеву неоднократно.

Появившись на свет в трудных условиях, дети декабристов нередко погибали. Такова была судьба Аннушки, первой дочери Анненковых. «Сего же месяца похоронили у нас дочь Анненковой, которая родилась здесь и была уже на пятом году», – писала М. К. Юшневская 30 июня 1833 года из Петровского завода деверю

Портрета Аннушки Анненковой, исполненного Бестужевым, не существует. Но зато в недавние годы был обнаружен написанный им портрет ее сестры Оли, появившейся на свет 19 мая 1830 года в Петровском заводе.

Вот пути, по которым эта акварель спустя почти 140 лет после ее создания дошла до нас. Анненковы получили ее от Бестужева, а после их смерти – в 1876 и 1878 годах – она перешла к их дочери, изображенной на портрете. В1891 году, после смерти Ольги Ивановны, этот портрет поступил к ее дочери Елене Константиновне. Она родилась в 1855 году, а скончалась около 1936 года в Ленинграде, в возрасте восьмидесяти лет. Хранившийся у нее детский портрет матери стал собственностью доктора Гинце, потомка известного русского акварелиста середины прошлого века Владимира Гау. В начале 1960-х годов благодаря счастливому стечению обстоятельств портрет Оли Анненковой обнаружил ленинградский литературовед М. Д. Ромм.

На портрете Оли Анненковой имеется лишь подпись художника: «К. ВезЮидетг». Выполнена была акварель, по-видимому, незадолго до того, как Анненковых 20 августа 1836 года из Петровского завода отправили на поселение. В то время их дочери было немногим больше шести лет. Такой она и выглядит на дошедшем до нас портрете. Выполнена эта акварель в блекло-сероватых и коричневатых тонах. На Оле Анненковой нарядное белое платьице с фижмами, ее плечики оголены, косички нависают над ушами, в которые вдеты сережки. Голубой цвет глаз девочки хорошо гармонирует с нежно-розовой окраской губ. На голове у нее прическа – пышный пучок волос с розоватым бантом, подоткнутый спереди коричневым гребнем.

В детском личике еще ничто не предвещает, что спустя немного лет обаянием, сердечностью и красотой эта дочь декабриста будет восхищать всех знавших ее. Так, один из мемуаристов запечатлел в своих воспоминаниях «высокую, ослепительную блондинку Ольгу Анненкову». Незабываемое впечатление произвела она на двадцативосьмилетнего Федора Михайловича Достоевского, причем в самую тяжелую годину его жизни.

Впервые Достоевский увидел мать и дочь Анненковых в январе 1850 года в Тобольском остроге, куда после суда над петрашевцами и гражданской казни в Петербурге по пути в Омскую каторжную тюрьму он был доставлен одновременно с другими осужденными. Упросив смотрителя Тобольского острога разрешить свидание с «государственными преступниками», Прасковья Егоровна и Ольга Ивановна Анненковы одарили арестованных вниманием, деньгами. «Я всегда буду помнить, – писал позже Достоевский жене декабриста, – что с самого прибытия моего в Сибирь, вы и все превосходное семейство ваше принимали и во мне, и в товарищах моих по несчастью полное и искреннее участие. Я не могу вспомнить об этом без особенного утешительного чувства и, кажется, никогда не забуду».

Случилось так, что в 1852 году Ольга Анненкова стала женой Константина Ивановича Иванова, состоявшего в должности адъютанта омского генерал-губернатора, ведавшего всеми работами в крепости. С того времени Иванов, в дальнейшем дослужившийся до чина генерал-лейтенанта, оказывал всяческое содействие писателю-арестанту. А когда по окончании четырехлетних каторжных работ Достоевский был зачислен рядовым в войска отдельного Сибирского корпуса, он 22 февраля 1854 года отправил из Омска письмо брату, в котором, подробно рассказывая о своем пребывании в тюрьме, в частности, сообщал: «Омск гадкий городишко. Деревьев почти нет. Летом зной и ветер с песком, зимой бураны. Природы я не видал. Городишко грязный, военный. Если б не нашел здесь людей, я бы погиб совершенно. К. И. Иванов был мне как брат родной. Он сделал для меня все, что мог. Я должен ему деньги. Если он будет в Петербурге, благодари его. Я должен ему рублей 25 серебром. Но чем заплатить за это радушие, всегдашнюю готовность исполнить всякую просьбу, внимание и заботливость, как о родном брате... Что за семейство у него! Какая жена! Это молодая дама, дочь декабриста Анненкова. Что за сердце, что за душа, и сколько они вытерпели!»

В те дни Ивановы пригласили Достоевского, вчерашнего «государственного преступника» и сегодняшнего рядового, пожить в их доме. На протяжении месяца он вместе с поэтом-петрашевцем С. Ф. Дуровым до самого их отправления солдатами по месту назначения в Семипалатинск и Петропавловск гостил у Ивановых. То было незабываемой отрадой для обоих писателей в самое тяжелое время их изгнания.

Достоевский никогда не забывал сделанное ему добро. Долго не получая сведений о своих омских друзьях, он 18 октября 1855 года пишет П. Е. Анненковой, спрашивая о ее дочери и зяте: «С самого приезда моего в Семипалатинск я не получал почти никаких известий о Константине Ивановиче и многоуважаемой Ольге Ивановне, знакомство с которою будет всегда одним из лучших воспоминаний моей жизни. Полтора года назад, когда я и Дуров вышли из каторги, мы провели почти целый месяц в их доме. Вы поймете, какое впечатление должно было оставить такое знакомство в человеке, который уже четыре года, по выражению моих прежних товарищей каторжных, был как ломоть отрезанный, как в землю закопанный. Ольга Ивановна протянула мне руку как родная сестра, и впечатление этой прекрасной, чистой души, возвышенной и благородной, останется самым светлым и ясным на всю мою жизнь. Дай бог ей много, много счастья, – счастья в ней самой и счастья в тех, кто ей милы. Я бы очень желал узнать что-нибудь об ней. Мне кажется, что такие прекрасные души, как ее, должны быть счастливы; несчастны только злые. Мне кажется", что счастье в светлом взгляде на жизнь и в безупречности сердца, а не во внешнем. Так ли? Я уверен, что вы это глубоко понимаете, и потому так вам и пишу... Я с благоговением вспоминаю о вас и всех ваших...»

В позднейшие годы Достоевский встречался с супругами Ивановыми в Петербурге. Об этом косвенно свидетельствует записка петрашевца Н. А. Момбелли, датированная 22 октября 1872 года, сохранившаяся в бумагах писателя: «Ольга Ивановна Иванова, урожденная Анненкова, очень желает возобновить с Вами, Федор Михайлович, знакомство, взяла у меня Ваш адрес и, вероятно, в скором времени будет у Вас...» Достоевский был тогда в Петербурге, и его встреча с дочерью декабриста, несомненно, состоялась. Более того: я уверен, что под влиянием этой встречи Достоевский, работавший в ту пору над статьями для первого выпуска «Дневника писателя», который начал печататься с январского номера журнала «Гражданин» за 1873 год, ввел в одну из этих статей свои воспоминания о встрече с декабристками в Тобольском остроге.

К тому времени Достоевский уже был автором известных произведений «Униженные и оскорбленные», «Записки из Мертвого дома», «Преступление и наказание», «Идиот», двух частей «Бесов». А вот что он вспомнил о той незабываемой встрече с декабристками, записал и напечатал в своем «Дневнике писателя»: «...в Тобольске, когда мы в ожидании дальнейшей участи сидели в остроге на пересыльном дворе, жены декабристов умолили смотрителя острога и устроили в квартире его тайное свидание с нами. Мы увидели этих великих страдалиц, добровольно последовавших за своими мужьями в Сибирь. Они бросили все: знатность, богатство, связи и родных, всем пожертвовали для высочайшего нравственного долга, самого свободного долга, какой только может быть. Ни в чем не повинные, они в долгие двадцать пять лет перенесли все, что перенесли их осужденные мужья. Свидание продолжалось час. Они благословили нас в новый путь...»

Встречи с Ивановыми были, по-видимому, у Достоевского и в дальнейшем – такой вывод можно сделать потому, что в свою записную книжку 1875 года он внес адрес: «Константин Иванович Иванов, на Поварской (или Поварском переулке) близ Владимирской, дом № 13».

Говоря об Ольге Ивановне, следует отметить, что еще в начале шестидесятых годов она взяла на себя труд записать воспоминания своей матери, которые в дальнейшем заняли весьма значительное место в мемуарной литературе о жизни декабристов на каторге. П. Е. Анненкова рассказывала дочери на своем родном языке, французском, о том, что ей вспомнилось, а Ольга Ивановна записывала за нею, тут же переводя на русский язык.

В дальнейшем она решила написать собственные воспоминания, но, к сожалению, успела завершить всего две главы, но и они, по словам историков, «крайне интересны, благодаря мастерским характеристикам некоторых декабристов и новому документальному материалу, относящемуся к жизни декабристов на поселении». В полной мере дают представление о высоких человеческих качествах Ольги Ивановны Анненковой-Ивановой начальные фразы ее мемуаров: «Первые мои воспоминания – тюрьма и оковы. Но несмотря на всю суровость этих воспоминаний, они лучшие и самые отрадные в моей жизни».

Такой была дочь Анненковых, портрет которой в шестилетнем возрасте исполнил Бестужев в Петровском заводе.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.