– Нет! – решительно-короткой фразой отвечает Колмогоров. В это не верится: неужели даже в студенческие годы, в сессию, за день до экзамена он не засиживался над учебниками допоздна?
– Даже в сессию, – говорит Андрей Николаевич. – Даже за день до экзамена. – И добавляет, смягчившись: – Даже если к экзамену был не очень готов.
Академик Колмогоров удостоен звания Героя Социалистического Труда, Ленинской и Государственной премий СССР, международной премии Больцано, которую называют «Нобелевской премией математиков» (в завещании Нобеля работы математиков оговорены не были), почетный член многих иностранных академий и научных обществ.
Беседу прервал громкий и резкий звонок. Академик пошел открыть дверь.
В маленькой прихожей появились мужчина и мальчик лет восьми. Они пришли к первому математику мира, к Колмогорову.
Его не так просто застать дома, в квартире на Ленинских горах. А ведь, кажется, где, как не в тиши кабинета, уединившись, работает теоретик? Книжные полки, настольная лампа, стопка бумаги да карандаш. Листы, испещренные математическими символами, нагромождения длиннейших выводов. И вот появляется искомое доказательство... Не такую ли картину рисует нам воображение, когда мы хотим представить себе работу ученого-математика? Квартира Колмогорова действительно вся в книжных полках и стеллажах. Большой письменный стол. Но не со стопкой чистой бумаги, а заваленный книгами, письмами, журналами, диссертациями и рефератами... Поначалу думаешь, что в таком количестве вещей вообще невозможно разобраться, не то чтобы сосредоточенно трудиться над чем-то одним. А он и не замыкается в чем-то одном – ни в одной из многочисленных областей математики, ни в самой математике. Он преподаватель, педагог, и этим очень многое определяется.
Встречаясь с академиком, я обратил внимание на то, с каким желанием он говорит о молодежи, подготовке научной смены, делах школьных и вузовских и с какой неохотой – о себе самом.
А его жизнь и творчество необыкновенно богаты и поучительны.
Задумав заниматься серьезно наукой, я, конечно, стремился учиться у лучших математиков. Мне посчастливилось заниматься у П. С. Урысона, П. С. Александрова, В. В. Степанова и Н. Н. Лузина, которого, по-видимому, следует считать по, преимуществу моим учителем в математике. Но они «находили» меня лишь в том смысле, что оценивали приносимые мною работы.
«Цель жизни» подросток или юноша должен, мне кажется, найти себе сам. Старшие могут этому лишь помочь.
В 1918 – 1920 годах жизнь в Москве была нелегкой. В школах серьезно занимались только самые настойчивые. В это время мне пришлось уехать на постройку железной дороги Казань – Екатеринбург (теперь Свердловск). Одновременно с работой я продолжал заниматься самостоятельно, готовясь сдать экстерном за среднюю школу. По возвращении в Москву я испытал некоторое разочарование: удостоверение об окончании -школы мне выдали, даже не потрудившись проэкзаменовать.
Когда в 1920 году Андрей Колмогоров стал думать о поступлении в институт, перед ним возник вечный вопрос: чему себя посвятить, какому делу? Влечет его на математическое отделение университета, но есть и сомнение: здесь чистая наука, а техника – дело, пожалуй, более серьезное. Вот, допустим, металлургический факультет Менделеевского института! Настоящее мужское дело, кроме того, перспективное. Решено поступать и туда и сюда. И семнадцатилетний юноша выстукивает деревянными подошвами самодельных башмаков два маршрута по московским мостовым: в университет и в Менделеевский. Но вскоре ему становится ясно, что чистая наука тоже очень актуальна. Никаких сомнений: это дело его жизни. Все остальное – лишнее – в сторону! В первые же месяцы сданы экзамены за курс. А как студент второго курса он получает право на «стипендию» – шестнадцать килограммов хлеба и килограмм масла в месяц – это настоящее благополучие! Теперь есть и свободное время. Оно отдается попыткам решить уже поставленные математические задачи.
Лекции профессора Московского университета Николая Николаевича Лузина, по свидетельству современников, были выдающимся явлением. «Классики» и «романтики» – издавна делили лекторов на две такие условные группы. Первые сдержанны, даже сухи, всегда точны в формулировках, фразы их отточены, материал продуман до деталей. Вторые – прежде всего вдохновенные импровизаторы. Но вот какая деталь: запиши лекции «классика» на магнитофонную пленку, затем расшифруй – получишь учебник. Вроде бы и хорошо – здесь все необходимое. Но есть учебник и есть лекции. Неужели студенты больше ничего не ждут от занятия, как только сведений, сведений, сведений...
У Лузина никогда не было заранее предписанной формы изложения. И его лекции ни в коем случае не могли служить образцом для подражания. Да их и не повторить никому другому, даже сам Николай Николаевич, попроси его, пожалуй, не осилил бы такую задачу. Но у него было редкое чувство аудитории. Он, как настоящий актер, выступающий на театральной сцене и прекрасно чувствующий реакцию зрительного зала, имел постоянный контакт со студентами. Он умел приводить студентов в соприкосновение с собственной математической мыслью, открывая таинства своей научной лаборатории. Приглашал к совместной духовной деятельности, к сотворчеству.
А знаменитые среды? Какой это был праздник, когда Н. Н. Лузин приглашал учеников к себе домой. Беседы за чашкой чая о научных проблемах... Впрочем, почему обязательно о научных? Тем для разговора было предостаточно. Он умел зажечь молодежь желанием научного подвига, привить веру в собственные силы, и через это чувство приходило другое – понимание необходимости полной отдачи любимому делу.
Колмогоров впервые обратил на себя внимание профессора на одной из лекций. Лузин, как всегда, вел занятия, постоянно обращаясь к слушателям с вопросами, заданиями. И когда он сказал: «Давайте строить доказательство теоремы, исходя из следующего предположения...» – в аудитории поднялась рука Андрея Колмогорова: «Профессор, оно ошибочно...» За вопросом «почему» последовал краткий ответ первокурсника. Довольный Лузин кивнул: «Что ж, приходите на кружок, доложите нам свои соображения более развернуто».
– Хотя мое достижение было довольно детским, оно сделало меня известным в «Лузитании», – вспоминает Андрей Николаевич.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.