4 Октября 1920 г

- Времени не теряй, марш на съезд! Мешок - бряк в угол, мокрые сапоги к лешему, влезаю в чьи - то штиблеты. В них и в драных галифе ни дать, ни взять - дезертир.

В момент выпотрошил у всех карманы: хватило - б на извозчика.

- На Малую Дмитровку!

Мерзкая кобыла еле перебирает ногами. Где-то далеко ухают одинокие выстрелы.

Толпа у дома, где и по сей день жужжит Свердловия. С улицы видно - в зале стоят на окнах. Минуты достаточно, чтобы - в подъезд и вихрем по лестнице. Мандат наготове. В коридоре ни души. В дверь, в зал, где жарко, плотно и тихо и - стоп, как вкопанный:

- Ленин!!

Все люстры зала купались в этой сияющей лысине. Врезалось в память и донесет память до конца: на стене - огромный портрет, неживой и тусклый; а вон там, по сцене, ходит маленький, родной, искрящийся, а главное - настоящий. Ходит, пригибаясь вперед, останавливаясь, передергивая плечами...

Только через минуту до сознания донесся голос:

- Учиться коммунизму... А что такое учиться?

- Коммунизм... А коммунизм что такое?

Вот тут только и сказался трехсуточный голодный рейс, и вслед за напряжением прорвалась, хлестнула в мозг усталость. Даже зашатался и сел на краешек стула (сосед отодвинулся, не обернувшись). Отдышался и опять дошли слова:

- Мы имели книги, где все было расписано в лучшем виде... А чем были эти книги? Ложью, попросту, отвратительной ложью!

Встал и начал прокладывать путь к трибуне. Протискался к передним рядам. Сел почти у самых ног Ильича и ушел в поток неотесанных, почти сердитых фраз, рывками катившихся со сцены.

Эту речь теперь знают все. На ней еще будем много и много учиться - и мы, и те, кто придут по нашим следам. Но тогда она была неожиданной и совсем, совсем не такой, какую ожидали.

- Нам что нужно? - швырял Ильич. - Нужно развить и усовершенствовать память каждого обучающегося зна - ни - ем ос - нов - ных фактов...

Учеба... Назойливую мысль о ней неустанно гнали прочь в дозорах, в казармах, на субботниках, в прокуренных логовах комитетов. И разве плохо, что гнали?...

Зал слушал напряженно, но нелегко, и стояло в глазах сомнение: к делу ли говорит «старик»? Еще сегодня - вчера мы из тревожных, голодных, бессонных губерний, где каждый неразлучен с наганом, где залетную птаху - газету не успеваешь распластать на столе... Вчера еще каждый из этого зала трясся в вонючей теплушке или пробирался по грудам тифозных тел на вокзалах с одной несложной и твердой думой: «Врангель». А тут:

- Всю сумму человеческих знаний вы должны критически проработать, усвоить...

Хорошо бы дорваться до такой задачи! Да приспела - ль она? Недоуменно и опасливо кошусь на соседей. Один, совсем молодой рабочий парняга, пухорылый, приложил руку к уху, тянет - не проронить бы какого ни на есть картавого словца. Другой скептически шевелит бровями и что - то быстро строчит в блок - нот: миг - и записочка трубкой перелетает в президиум. Шацкин лениво перебрасывает ее к Ильичу.

Оглядываю зал. Озадачен, видно, не я один. Слишком крут перевал от того, чем каждый дышал час назад, чем дышит вся разворошенная страна за окнами этого зала - к этой упрямой и непривычной речи.