Бельмерам

- Не пиши, - бросил вслед комбат. - Я уже дважды писал, знаю. Посмотришь, он вернется.

- П - пока он к т - тебе вернется, мне за него ф - ф - фитиль вс - ставят. Солдат т - твой, а фитиль м - мой. 3 - знаем эти шуточки... Трогай! - легонько шлепнул бородач водителя по плечу. Взревел мотор, мотоцикл тронулся с места.

- А все же послушай меня, не пиши, - крикнул ему вдогонку комбат.

Две безымянные высоты, как сторожевые псы, улеглись плечо к плечу у подножия Сапун - горы, растопырили лохматые лапы проволочных заграждений, выщерились изгрызенными огнем амбразурами дотов, надежно прикрыли подступы к склону. Остатки батальона расположились в трех громадных воронках, метрах в пятидесяти от немецкой проволоки. За спиной с километр ярко - зеленого весеннего поля, за ним насыпь железнодорожной ветки. С Сапун - горы, как на ладони, виден каждый камешек, каждый кустик. Любое движение вызывает ливень огня. Печальное свидетельство тому - разбросанные по полю трупы погибших связистов и связных, тех, кто участвовал в первых атаках на Сапун. Теперь появляться на поле днем запрещается. Только при крайней необходимости отчаянные головы дерзают повести здесь игру со смертью.

Сегодня необычный день - спустился густой туман. Сперва легкой дымкой заволок поле, поднялся выше, затянул проволоку у высоток, прочно занавесил амбразуры дотов, навалился на склоны Сапун - горы, скрыл из глаз все. Фашисты забеспокоились. Все чаще громыхают орудия севастопольских фортов, а мелочь словно с ума сошла: палят непрестанно и неприцельно - авось да в кого - нибудь попадет.

Неспокойно в батальоне. Он как бельмо на глазу у фашистов - подполз вплотную, протянул руку к ключу от Сапун - горы. А ведь фашисты не дураки. Не использовать туман грех. Засыпать минами, заставить залечь, а в это время бросить врукопашную группу головорезов и ликвидировать опасный форпост. Поэтому выкачены на огневые позиции обычно спрятанные днем пулеметы, вперед, на фланги и даже в тыл выставлены парные посты охранения. Аванпосты молчат, а прикрытие с тыла то и дело возвещает традиционное «Стой! Кто идет?» Связисты поспешно восстанавливают разбитые за день линии связи, подносчики тащат тяжелые «цинки» с патронами, заботливый старшина умудряется выжать из повара скороспелую похлебку - пусть лишний раз поедят ребята горячего. И ребята едят, работают ложками так, что стоит над воронками алюминиевый треск, все чаще прерываемый возгласами «А ну, старшина, подсыпь!». Старшина самодовольно покручивает ус да «подсыпает» поварешкой в протянутый котелок. Он только что «сыпанул» очередную добавку и произнес свое любимое «давай, браток, рубай шире», как правофланговый пост впервые нарушил молчание угрожающим «Стой!... Стреляю!...». Раздалась автоматная очередь и вслед ей жалобный вопль:

- Не нада... Моя... моя... трет рота...

- Братцы, никак Бельмерам!... - воскликнул старшина, вскакивая на ноги.

Под немецкий пулеметный салют Бельмерам скатился в воронку, предстал перед побросавшими еду солдатами.

Обросший, грязный, в длиннющей, торчащей из - под куцей стеганки гимнастерке, громадных брюках с нависшими над обмотками штанинами, он был и смешон и как - то жалок. Но еще больше он был голоден.

Его накормили, попробовали расспросить, но, как всегда, никто ничего не понял. Можно было только догадаться, что два или три дня он полз по зеленому полю, пока наконец не нашел своих. Как он сумел это сделать, навсегда останется тайной.

Он отказался уйти со старшиной в тыл, и, пока стоял туман, охотно облазил в сопровождении разведчика всю позицию батальона. Потом проспал несколько часов непробудным сном в чьем - то окопчике, даже не услышав сильного минометного налета. Проснувшись, вычистил и смазал подобранную тут же винтовку, долго рассматривал местность сквозь хитро сплетенный маскировочный кустик, а вечером с помощью разведчика окопался на облюбованном месте. Снова время от времени впереди траншеи слышался треск русской трехлинейки, снова на прикладе потянулась цепочка зарубок.

Но вот однажды раздался сигнальный залп «катюш». Вздрогнули горы, мурашки пробежали по темной глади моря, земля и небо рушились на фашистов тысячами снарядов и бомб. Полтора часа громыхали взрывы, ровняя с землей траншеи, раскалывая на части толстостенные доты. Наконец взвилась серия ракет, и в атаку пошла пехота. Оглушенные доты «безымянок» молчали, но потом полыхнули огнем: немцы пришли в себя. Пехотинцы залегли, чтобы тут же подняться, пробираясь поодиночке, мелкими группами к намеченной каждому цели.

Лежа в своем окопчике, Бельмерам размеренно посылал пулю за пулей в мерцающую огоньками амбразуру ожившего дота. Пулемет продолжал стрелять. Поняв, что с этой позиции ему не сразить пулеметчика, Бельмерам выполз из окопчика, медленно пополз вдоль фронта, чтобы выйти на одну линию с пулеметом. Граната «толкушка» на длинной деревянной ручке шлепнулась рядом, крутанулась на камне возле самой руки, скользнула по склону и рванула за спиной сухим резким взрывом. Бельмерам сделал неуклюжий бросок, добрался кое - как до выступающего из земли каменного пласта и пулю за пулей послал всю обойму в темную амбразуру. Пулемет замолчал, и тотчас же сзади кто - то призывно закричал:

- Вперед, ребята!...

Увидев тяжело карабкающихся по склону солдат, Бельмерам для страховки послал в амбразуру еще две пули и примкнул штык к винтовке. Поднявшись, он сделал несколько шагов вверх по склону, но остановился, опершись на винтовку, жадно хватая воздух широко открытым ртом.

- Эге - е - й!... Що гав ловыш, батя? Ходим скорийше... - озорно прокричал пробегавший мимо солдат и полоснул длинной очередью по мелькнувшей за дотом фигуре фашиста. - Полундра, хапуги!... - заорал он во всю мочь и призывно махнул рукой Бельмераму. - Ходим, батя...

- Алла!... - высоким голосом закричал Бельмерам и взял винтовку наизготовку.

Он не успел сделать и шага, как амбразура дота сверкнула огнем. Из рукава стеганки бабочкой вылетел кусок ваты, словно острым ножом чиркнуло по языку, рот наполнился кровью. В голове закружилось, ноги стали чужими. Бельмерам взмахнул руками и свалился за пласт, из - за которого только что стрелял по доту...

Скрежетали, похрустывали камни под стальными ободьями, мелькали перед глазами толстые деревянные спицы, поскрипывало плохо смазанное колесо приспособленной под перевозку раненых арбы. Лежа на арбе, Насып смотрел на зеленые горы, узнавал знакомые места. Он без труда нашел склон, на котором небольшим белеющим пятном раскинулся его аул, услышал родные голоса, которые стал было уже забывать, увидел бегущую навстречу жену.