Незнакомый Меркурьев

- Вполне современный термин, сейчас все так увлечены спортом...

- Мне кажется, больше увлечены не спортом, а «болельщичеством» с помощью телевизора. Но это реплика в сторону. Что же касается «шайбы», то она появилась закономерно - спорт и искусство неразлучны. В свое время я был капитаном футбольной команды. Чтобы в зрелости не доводить себя на спектаклях до инфарктов, нужно в молодости делать кульбиты! Актер должен в любую минуту быть готовым подчинить себя поставленной задаче, невзирая на самочувствие и настроение. В этом смысле я бы даже назвал актера солдатом. Да, солдатом...

Одна из наших встреч с Меркурьевым состоялась в день, когда врачи уложили его в постель. Я старалась не слишком утомлять Василия Васильевича вопросами... Порой он забывал наставления врачей, поднимался с подушек, смеялся, балагурил, был опять Меркурьевым «из кино», но устало опускалась голова, и мы оба умолкали. И вдруг вошла Ирина Всеволодовна: «Меркурьев, машина придет в 6.30». «Куда вы собираетесь ехать?» - невольно вырвалось у меня. «Вечером у Васеньки спектакль. Если хотите, поедем вместе».

Ровно в шесть тридцать Василий Васильевич, подтянутый, собранный, спускался по лестнице к машине, жалуясь Ирине Всеволодовне (она, как всегда, ехала с ним на спектакль): «Врачи запрещают. Они одно знают: запретить. Разве им понять, что артист не может не играть?!» И хотя его внушительная фигура, осанка - все было «генеральское», почему-то подумалось: «Вот солдат, настоящий старый вояка».

Нетрудно представить, насколько поразили меня слова Меркурьева, услышанные от него позднее:

- Я бы назвал актера солдатом, да, солдатом... Почему? Очень просто: и для воина и для артиста строжайшая дисциплина - первое условие службы. Сцена - наше высшее командование, наш бог, она требует беззаветности. При наборе очередного курса мы знакомим студентов с уставом, по которому им придется жить. Среди прочих требований такие: не пить, не курить, не сниматься в кино и не играть в профессиональных театрах до окончания института. И даже называть друг друга по имени-отчеству.

- Если не ошибаюсь, вашим первокурсникам по 16 - 17 лет?

- Именно. И они, представьте, называют друг друга по имени-отчеству. Сначала стесняются, а потом привыкают. Это ведь лучше, чем «Танька-Ванька», это культуру вносит в отношения. Наша профессия, да, наверное, и любая другая требует от человека благородства и чувства собственного достоинства. А это с «Танькой-Ванькой», по нашему убеждению, не сочетается. Устав, как может показаться, жестковат, но мы считаем все его требования необходимыми. Возьмем, например, курение. Мы с Ириной Всеволодовной бросили курить. (Прошу читателя обратить на последние слова особое внимание. - Авт.) Курение вредит голосу, дыханию. Из-за курильщиков приходится делать перерывы в съемках, репетициях. У меня среди семидесяти моих персонажей нет ни одного курящего. (Точнее, есть один в фильме «Уходим завтра в море», но там был особый случай.) Сколько мне из-за этого пришлось спорить с режиссерами и сценаристами! Заставляли курить, и только. А ведь уже стало неприличным штампом изображать волнение с помощью папиросы. Ты его без папиросы, без нервного ломания спички изобрази!

Конечно, наши студенты не так стойки, как я, грешат, покуривают, но мы ждем, когда сами все поймут, не выносим пока этого на общее обсуждение. У нас каждый крупный проступок обсуждается на собрании курса, и каждый студент должен выступить - обнаружить свою позицию. Мы хотим вырастить не равнодушных обывателей, не нерассуждающих манекенов («мой» Сташков из «Члена правительства» призывал к обратному: «Не рассуждай, слушай готовое»), а ответственных людей, граждан. Мы даем нашим студентам полную творческую и даже хозяйственную самостоятельность. Режиссура, костюмы, реквизит, организация концертов - все на них. Такая деятельность развивает в ребятах инициативу, умение ориентироваться в сложной ситуации - словом, учит жить без «суфлера». И когда они кончают институт, нам за них не страшно...

Вот сказал так, и даже сердце защемило. Ведь если за них не страшно, значит, они без педагога могут обойтись, значит, мы им больше не нужны?.. Стать ненужным ученику - цель педагога и драма его.

... Наши ребята готовы к тому, чем может испытать их актерская судьба, - к огромным нагрузкам, и эмоциональным и физическим. Ведь нас, актеров, «стреляют», мы «тонем», нас «выбрасывают» из окон. Когда я - Аниканов из «Звезды» - полз по «заминированному» полю и подо мной взрывались холостые заряды, я получил девять ранений, пустяковых, конечно, по военным понятиям, но кровь лилась. И что вы думаете, режиссеры обожают такие ситуации! Сцена на плоту из «Верных друзей», когда Чирков, Борисов и я, а точнее - наши герои, попадают в бурю, снималась поздней осенью. По берегам озера сверкал лед, операторы бегали в настоящих шубах. У меня начиналось воспаление легких, но все-таки снимался, нельзя было откладывать съемки. Говорят, публика в этой сцене много смеялась.

И я смеялась. А теперь, после рассказа Меркурьева, устыдилась того смеха. Хотя почему? Цель актера и была вызвать веселье, и он талантливо скрыл все, что не имело отношения «к делу». Видимой осталась знаменитая «меркурьевская» естественность, о которой столько писали критики.

Эта легкость обманчива, ясно. Интересно, во всех ли ролях, по мнению самого артиста, «обман» удался, все ли роли получились?

- Конечно, не все. С молодости у меня определилось амплуа бытовое, комическое, а хочется-то всегда большего. Я тянулся к иному характеру, остросоциальному, но, видно, иногда по молодости переоценивал силенки. Мейерхольд со свойственным ему чувством юмора говорил тогда: «У меня есть хороший зять Меркурьев. Об артисте Меркурьеве не осведомлен». Только после того, как он увидел меня в роли штурмовика Краузе в фильме «Профессор Мамлок», Всеволод Эмильевич изменил свое мнение: «Каюсь, артист Меркурьев, кажется, действительно существует».

Я дрался за расширение своего диапазона, за не мои роли, но, если случалась неудача (например, Жухрай в инсценировке «Как закалялась сталь» не получился), не стыдился признать ее. У Станиславского, кажется, есть мысль о том, что человек бездарный и подлый не может позволить себе роскоши признать свое поражение. Я очень люблю людей, которые способны признать ошибку, и сам никогда не страшусь «снять корону».

Я слушала Василия Васильевича, все время думая: и похож и не похож артист на того Меркурьева, экранного. Сколько раз обескураживал Меркурьев критику: так ограничен, так достоверен, уж не играет ли сам себя? Обвинение уже готово сорваться, но... всякий раз обнаруживалось, что в новой роли и достоверность новая.

- Василий Васильевич, насколько, по-вашему, артист способен отстраниться на сцене или экране от самого себя? И можно ли судить о его личности по исполнению роли?

- Наверное, на этот вопрос ответить полно артист не может, это могут другие - те, кто глядит на него со стороны. Но мне ясно, что актеру не уйти от себя ни в одной роли, каким бы мастером перевоплощения он ни был.

Когда мы набираем студентов на первый курс, то предлагаем абитуриентам анкету более широкую, чем на других факультетах. Нас интересует, занимались ли будущие студенты общественной работой, любят ли читать и что именно, чем увлекаются. Бывали случаи, когда не прошедшие по конкурсу ребята приходили к нам в надежде поправить дело слезами или мольбой. Мы показывали им «простыню», где выписаны все данные о поступавших, у нас все открыто, и спрашивали: «Кого здесь вы могли бы заменить?» Неудачники, как правило, признавали решение приемной комиссии справедливым.

Это очень важно, чтобы все доставалось людям по справедливости. Не каждый человек, пусть даже и одаренный, может претендовать на право стать артистом. Цель нашей работы, как я ее понимаю, - взывать к доброму в людях и тем множить добро. При этом актер опирается на ДОБРОЕ а своей душе. А если не на что опереться, если СЛОВО не родится из сердца и противоречит ДЕЛУ? В таком случае артиста всегда разоблачат, притвориться невозможно.