Я слишком мало был в Западной Германии, чтобы дать всеобъемлющий очерк ее жизни. Я этого делать не хочу и просто не имею морального права.

Но мне хочется рассказать о встречах и разговорах, о собственных моих мыслях и чувствах, вызванных этой совсем небезразличной для нас страной.

Я получил открытку из Мюнхена. Милой и своевольной рукой художницы, рисующей для собственного удовольствия, на ней была изображена молодая парочка - она и он. Это было извещение о помолвке и о предстоящем свадебном путешествии в Москву. Рисовала сама невеста, а несколько сбивчивых счастливых слов написал на обороте жених. Этот жених был Ули - мой недавний спутник по поездке от Ганновера до Нюрнберга.

Полностью его зовут Петер-Пауль Андреас. И это правильно, что у него три имени: одним или двумя такому здоровенному не обойтись (я думаю, что его рост не меньше двух метров). Быстро сдружившись, мы сразу же стали звать его посемейному - Ули.

Ули ездил с нами - московскими писателями и журналистами - скорее в качестве гостеприимного хозяина, чем гида. По профессии он физик, работает над проблемами плазмы и к нам в спутники попал по настоянию родителей - владельцев туристической фирмы «Линдекс», опекавшей нас в ФРГ.

Он поразительно послушный сын, но боюсь, что до известного предела. Плазму на наследственную коммерцию он, кажется, все-таки не променяет. Ули даже не очень старался притворяться гидом. Сталкиваясь с туристскими красотами Швабии или Вестфалии, он с комическим вздохом рылся в «бедекере», чтобы справиться, какою именно легендой овеян данный замок и какая нимфа квартировала на такой-то скале...

Но при всей нашей любви к природе, при всем почтении к замкам и седым легендам главным желанием, приведшим нас на берега Рейна, было желание понять, что же все-таки там сейчас происходит, чем живет эта страна, столь сложно с нами связанная исторически. И в этом смысле лучшего спутника, чем Ули, нам не мог бы послать и сам немецкий бог, вероятно, по-немецки добросовестный, пунктуальный и дорожащий маркой своей фирмы.

Всю дорогу мы мучили его расспросами: «А что думают?», «А как относятся?», «А что чувствуют?». И он отвечал поначалу с научной добросовестностью, положенной физикам, потом, войдя в азарт, со студенческой горячностью. Даже ночью в пышных гостиничных коридорах, перед дверьми своих апартаментов, даже в чинных ресторанах, где на нас с неодобрением посматривали какие-то путешествующие иностранцы, даже под торжественными сводами храмов мы продолжали, уже шепотом, «досказывать» свои точки зрения.

«Господа, я купец!» (Ули говорил обычно «коспота».) И наш милый спутник вдруг искренне восхищался гением какого-то курицына сына, за три года ставшего миллионером и владельцем многих куроводческих ферм, ресторанов и кабачков.

С Ули было сложно. Он ненавидел, вернее, презирал нацистов и их бандитского фюрера. Но, человек послевоенного поколения, он воспринимал все это уже сквозь ту самую «призму времени», которая моим сверстникам не требуется. Он воспринимал Гитлера как некоего давно канувшего в небытие злодея. Примерно так, как мое поколение воспринимало, скажем, какого-нибудь Николая Кровавого или там Столыпина.

Ули был умен и любознателен, наивен и непредвзят, влюблен в свою Баварию, но полон доброжелательства ко всему прочему миру. И еще он был спортивен (отличные показатели по скоростному спуску в Инсбруке, правда, не на «Белой олимпиаде», а просто так). До такой трогательной степени спортивен, что, сам поругивая американцев, мне это делать решительно запретил. Сказал, что с моей стороны это «неспортивно» - порочить основного соперника.

А иногда он внезапно замечал, что рабочее время давно истекло и, чувствуя себя, как говорится, в своем праве, кидался уже нас расспрашивать. Вопросы были все больше по морально-этической части: «Что должен делать динамичный советский человек, если он хочет разбогатеть?», «Каким путем коммунисты решают проблемы свободной любви?». Иногда он спрашивал и менее абстрактно: «Представь себе, Илиа, что ты директор одного советского предприятия. И вот ты хочешь выгнать свой инженер...»

Словом, он желал постичь мир социализма. И, как потом рассказала мне матушка Ули, он так и озаглавил свое письмо домашним из Ганновера: «Отчет из социалистического лагеря «Грандотель».

I. Окна с выпуклыми стеклами

- Я понимаю трудность вашей миссии, - торжественно сказал нам Ули, кажется, на второй день знакомства.

- У нас нет никакой миссии, - ответили мы.

- Ну, пожалуйста, - снисходительно улыбнулся он. - Скажем, трудность удовлетворения вашей жажды познания. Очень не просто понять чужую страну, тем более такую.

И тут, вроде бы вне всякой связи с предыдущим, он сказал, что в Баварии кое-где есть традиция вставлять в окна выпуклые стекла: из дома все видно, а в дом не заглянешь, как-то расплывается.

Мы в самой полной мере ощутили символический смысл этого походя брошенного сообщения «из области этнографии»... Хорошо отлаженная туристская машина таскала нас куда положено. От старинного собора в Майнце к Дюссельдорфским небоскребам, не очень большим, но устроенным совершенно по всем правилам (так что хотелось назвать их «карманными небоскребами», наподобие «карманных линкоров»).

Мы ехали над бушующей зеленью, обступившей прелестную скалу Лорелеи, со здоровым интересом разглядывали пьянящие огни ночного Дюссельдорфа, по-староверски отплевывались от магии реклам, обозревали ландшафт со знаменитой штутгартской башни, кормили слонов в прославленном зоопарке Хеллабрунн, где обезьяны кушают на крахмальных скатертях, где исполинские черепахи с Галапагосских островов смотрят на розовеньких ухоженных немецких детей с дремучей колониальной тоскою, где в аквариуме снуют модерные расписные рыбки, будто выполненные по эскизам Пикассо. А потом мы еще были на бирже. На знаменитой Рейнско-Вестфальской бирже, где тучные элегантные маклеры бегают и орут, как грузинские баскетболисты, где на мостиках стоят прелестные поэтические барышни с тяжеленными капитанскими биноклями и разглядывают светящиеся табло, чтоб, не приведи господи, не перепутать какую цифирьку.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.