Я смотрел на сосредоточенное, искаженное стыдом, болью и негодованием лицо Ули (он был в Дахау впервые). Я видел, как он едва заметно кивнул, увидев в аванзале музея огромный портрет Гитлера с выколотыми кем-то глазами. Я снова и снова смотрел на него: понимаешь ли?

Мы не хотим, я уверен, никто из нас не хотел бы видеть, как немцы во искупление злодеяний Гитлера, преступлений ближних или дальних своих соотечественников до сих пор носили бы вериги и жили среди руин сорок пятого года. Но мы не могли не вглядываться в лица.

Честное слово, как знак доброй надежды мы принимали всякую примету этой памяти, этого понимания. И когда слушали рассказ темпераментного дюссельдорфского врача про то, как был освистан немецкой аудиторией профессор Хогган, американский негодяй, пытавшийся посмертно обелить Гитлера... И когда слушали школьные истории мюнхенской девочки, описывавшей, как ее соученик, подло высказавшийся «насчет этих еврейчиков», был заклеймен бойкотом всего класса. И когда мы стояли на большой и веселой площади в Мюнхене, названной теперь именем брата и сестры Шолль, сражавшихся против фашизма...

Обербургомистр Дюссельдорфа г-н Йозеф Мюллер, почтивший нас приемом в ратуше, сказал, окончив официальный церемониал:

- Я не могу не думать о мире, не беспокоиться о нем - я воевал в России и у меня семеро детей...

Я обязан засвидетельствовать, что никто из наших немецких собеседников - и из тех, с кем мы познакомились в соответствии с программой, и из тех, с кем разговорились случайно в ресторане, на бульваре, просто на улице, спросив дорогу, - решительно никто не высказался в пользу новой войны или ядерного самоубийства человечества.

Но я покривлю душой, если скажу, что это обстоятельство показалось, скажем, мне лично, сколь-нибудь надежной гарантией западногерманского миролюбия.

Ведь реальность же неоспоримая и Зеебом, потребовавший признания мюнхенского позорища законным юридическим актом. Министр Зеебом!

Впрочем, про Зеебома я прочитал в газетах. С глазу на глаз мне с ним не пришлось беседовать. Но вот чему я, как говорится, свидетель: карта, простая туристская карта, которой нас снабдили для удобства путешествия. На ней западные земли Польши были обозначены как «немецкие, находящиеся под иностранным управлением». Разве этот клочок бумаги не динамит, разве он не заглушит самые миролюбивые речи? Ведь это замах на пересмотр границ, на новый передел Европы, на войну в конечном счете.

Не могут такие вещи не бросать мрачную тень на наши представления о Западной Германии. В Ганновере я видел какой-то обелиск - торжественный и тяжеловесный. На цоколе его был выбит хорошо известный миру германский орел с венком в когтях. Внутренность венка выскоблена- там была свастика. Ущерблины на камне очень явственны, их не замазывают: видимо, еще не решили, что поместить в венок на новом этапе.

Перебирая вновь пестрые, подчас противоречивые свои западногерманские впечатления, я почему-то снова и снова вспоминаю этот вакантный венок.

III. Только не предвзятость

На прощальном вечере, устроенном в доме родителей Ули, было много гостей, я думаю, человек пятьдесят или шестьдесят. Поначалу очень сложно было разобраться, кто есть кто, хотя хозяева заблаговременно вручили нам список со всеми титулами. Но пойди угадай, кто представитель «Ди Цейт», кто специалист по парапсихологии и трансцендентальному миру, кто юрист, а кто модная романистка, побывавшая при двадцати пяти, кажется, королевских и великокняжеских дворах (я не подозревал, что столько вообще еще осталось на свете!). Но в конце концов разобрались. И я до хрипоты спорил с язвительным радиодеятелем, смеялся остротам популярного артиста, героически увиливал от парапсихолога, желавшего во что бы то ни стало узнать, почему мы недооцениваем сверхъестественные явления, в частности спиритуализм.

Но, помимо всего этого, весь вечер, то затухая, то вспыхивая вновь, шла острая и равно для всех интересная дискуссия. Это была дискуссия нимало не благодушная. Фронт ее простирался от политической погоды и современного искусства до ядерных проблем и московских мод.

Среди гостей было несколько людей, «все заранее знавших наперед». Это было написано на их скучающих лицах, это звучало в самой тональности их вопросов, как правило, содержавших в себе и ответ. По-моему, мы для них были как бы не мы - Козловский, Акимова, Изволенская, Кожина, - а некие абстрактные символы «противостоящих сил». Один из таких гостей долго смеялся сатанинским смехом, услышав, что я не являюсь членом партии. Другой, разбитной, черненький, с русским именем, с украинским акцентом и интернациональным блеском живых глазок, отчаянно и громко хаял «нимцив, шо еще хуже жидив». Он как-то умудрялся одновременно беседовать во всех пяти или шести кружках, дискутировавших о том и о сем. Он тоже все знал про нас заранее, так что было непонятно, чем вызвано бурное его любопытство.

Но в большинстве все-таки - что бы они там про нас ни думали, чего бы ни начитались в газетах и книжках - тут были люди, готовые слушать, спрашивать, разбираться, думать, смотреть: профессор-химик Эгон Виберг, писатель Зиги Зоммер, директор зоопарка Цолль...

Многие из гостей говорили, что собираются в Москву. Кто по коммерческим делам, кто по литературным, кто просто из любопытства. Нам оставалось только благословить и одобрить это их намерение. Потому что наш собственный опыт, в общем-то, был неплох: представления о ФРГ приобрели живые очертания.

Совершенно ни к чему, чтоб все наше и все в нас непременно нравилось людям из Западной Германии (в конце концов, и нам самим далеко не все у нас так уж нравится), но всякий непредвзятый человек непременно увидит главное: мы хотим мира, мы не хотим зла никакому народу на свете, у нас предостаточно дел, свидетельствующих неопровержимо, кто мы есть. Так что пусть едут, пусть смотрят.

Что же касается «все заранее знающих», то мне пришел на память точный и как бы даже символический эпизод. На пресс-конференции в Дюссельдорфе мы и наши немецкие собеседники с сожалением говорили о слишком малом и отрывочном взаимном знакомстве писателей, журналистов, интеллигентов вообще. И вдруг поднялась одна бойкая, розовая победительная дамочка - не могу отказать себе в удовольствии назвать ее имя: госпожа Кальтвассер из «Рейнише пост», - встала и безапелляционно заявила:

- Нет, у нас вашу страну очень хорошо знают, а уж литературу тем более.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.