Кони

«Дорогая Надя!

Остров, на котором я теперь служу, необыкновенный. Все здесь не такое, как у вас, на Большой земле. Если трава - так метровая, если дерево - так в два материковых роста. Честное слово! Даже картошка на огородах вровень с заборами. И как совсем в тропиках - бамбук на сопках, дикий виноград, ядовитые лианы.

Сегодня мы со старшиной Манасюком ездили смотреть границу. Если просто - берег острова. У меня глаза устали: море, скалы, страшные осыпи, водопад с каменным грохотом. Потом к вулкану подъехали.

Но самое удивительное - кони. Дикие кони! Они табуном паслись на поляне возле вулкана, и мы подъехали к ним вплотную из-за рощицы дубняка. Манасюк показал рыжую кобылицу с пятном на лбу и белыми чулками на ногах. Это хозяйка табуна. Есть у нее имя: старшина назвал Сказкой. Он был когда-то на конных соревнованиях, и такая же, очень похожая на эту кобыла взяла первый приз. Сказку знают все солдаты и все рыбаки в поселке. Ее не стреляют. А других бьют. Говорят, мясо хорошее.

Мы вспугнули табун. Сказка подняла голову - мне показалось, что я увидел ее черные, тревожно пыхнувшие глаза, - она длинно, нервно заржала, раздув ноздри, и понеслась к лесу.

Я вырос в городе, не пришлось мне видеть коней на воле, и, конечно, я совсем не думал, что они могут быть так красивы. Честное слово, Надя, дух захватило: табун тек по травам, по тропическому бамбучнику, он был весь вытянут, каждая лошадь стала продолговатой, стелющейся. А впереди летела Сказка. Рыжая грива приподнялась, хвост, казалось, затвердел, ноги в белых чулках подбирались и выбрасывались легко, как у гончей собаки. И все вместе было похоже на скачку без жокеев, а еще вернее - на древние наскальные росписи пещерных людей.

Кони умчались за отлогий бок вулкана, и в той стороне, как пыль, курилась серная дымка из фумарол. А я смотрел, ждал, будто неожиданно оборвалась пленка кино - вот сейчас застрочит аппарат, и по зеленому экрану трав снова промчится табун диких коней.

Старшина Манасюк сказал о Сказке: «Такие красивые бывают еще женщины».

Может, Вас это обидит, Надя? Конечно, он сказал в шутку, но мне показалось - как это точно! И еще я подумал: красота в чем-то одинакова, природа у нее одна.

Вот у меня и все. Больше из себя не смогу ничего выжать. Устал, башка забита впечатлениями - сплошной бред!

Желаю Вам всего хорошего!

Лейтенант Петрухин».

Он перечитал письмо, в конце строчки «А впереди летела Сказка» поставил восклицательный знак, разделся и камнем лег на кровать.

Прошел месяц. Петрухин втянулся в службу, привык к бурному климату острова: легче дышал туманом, не раскисал от влажного зноя, научился спать под громобой прибоя. Дважды пережил землетрясения: земля передернулась, как шкура зверя, заколебались стены, жутко задвигались столы, кровати, стулья. А раз вулкан, дохнув пламенем, выхаркнул облако пепла; весь день пепел мерцал в воздухе, припорашивал море и землю.

Задержали одного «капустника»: заблудился в шторм, прибило к острову. Петрухину пришлось говорить с синдо - шкипером - и его молоденьким сыном. Мокрые, перепуганные, они кланялись, улыбались и без конца повторяли: «Кон ничива рюски!... Кон ничива!» Разговорник помогал плохо, больше руками, мычанием объяснились, поняли кое-что. Петрухин впервые видел людей с Японских островов. Присматривался к ним, думал о прошлой войне, ощупывал деревянное суденышко, удивлялся, как можно выходить в море на такой посудине - «душегубке»; все было ненадежно: снасти, робы, циновки, даже намокшие картонные божки. Жалел, что не может расспросить, от чего у них эта смелость: от бедности или бесстрашия? Хотелось знать, как они живут у себя на Хоккайдо и зачем им так много надо ламинарии - морской капусты? У нас она валяется по всем берегам. Едят они и моллюска гребешок, на острове остались после них курганы пустых раковин.

- Я их знаю, этих «капустников», - сказал Манасюк, - от голода все жрут.

Петрухин приказал, чтобы к обеду ему приготовили салат из ламинарии и сварили моллюска. Старшина попробовал отговорить: «Бросьте, не русская еда», - но все же влез в лодку, отъехал от берега и сам надергал капусты; выловил большую, обросшую мохом раковину. Обедать Петрухин пошел позже всех, но когда ему подали салат, появился старшина, присел на скамейку: он хотел видеть «дегустацию» морских блюд. Петрухин поддел вилкой длинные, похожие на лапшу, рубленые листья ламинарии, стал жевать, поспешно проглотил. Салат даже не напоминал огородную капусту и, пожалуй, вообще никакого не имел вкуса - просто сильно разил йодом. Петрухин упрямо съел салат, сказал:

- Полезно.

Со страхом пододвинул другое блюдо; моллюск был отварен, поджарен и приправлен зеленым луком. От него пахло сладко и душновато. Подумав: «Едят же японцы, не умирают», - воткнул вилку в белое, мягкое, прямо-таки цыплячье мясо. И удивился: по вкусу оно смахивало на крабовые консервы, может быть, только чуть погрубее. Съел все, что было в тарелке, глянул на старшину: тот увеличенными глазами смотрел на «начальство», часто глотал слюну (его, видимо, слегка поташнивало), - встал, подтянул ремень.

- Вот что, - сказал вскочившему Манасюку, - предлагаю ввести в рацион солдат эти два блюда. Живущим у моря надо уметь кормиться от него. Это не помешает.