Мой стол завален листами с рисунками. Они сделаны карандашом и углем. Это наброски, эскизы, законченные композиции танцевальных движений. поддержек, групп; есть и портреты персонажей с точно найденной пластической характеристикой. Но преобладающее число рисунков изображает обобщенные фигуры в последовательных стадиях движения. Некоторые положения на первый взгляд кажутся невыполнимыми. но, вглядевшись внимательно, обнаруживаешь, что автор создавал свои композиции, учитывая приемы, поддержки и законы биомеханики.

Становится понятным, что это не вольные фантазии, а рабочие эскизы к постановкам. Так оно и есть - передо мной - творческая лаборатория (употребляю это избитое выражение за неимением другого) балетмейстера Олега Виноградова. Вместе с ним мы (мы - это чехословацкий балетмейстер Любош Огоун и автор этих строк) отыскиваем в рисунках Виноградова сходство с постановками Огоуна. Это сходство подметил сам Виноградов, побывав на спектаклях руководимого Огоуном танцевального коллектива «Новый балет Праги», который в течение июля и августа гастролировал по Советскому Союзу.

Между Новосибирском, где работает молодой советский балетмейстер. и столицей Чехословакии много тысяч километров. Огоун и Виноградов прежде не были знакомы лично и не видели постановок друг друга.

Года три тому назад мне уже приходилось отмечать сходное явление: некоторое единство художественного мышления у Любоша Огоуна и ленинградского балетмейстера Игоря Вельского, поставивших «Ленинградскую симфонию» Шостаковича. Виноградов считает себя учеником Вельского и Юрия Григоровича. Так выявляется еще одно звено в цепи близких друг другу творческих индивидуальностей.

Их роднит стремление к обогащению танцевального языка, вера в то, что ему доступно выражение самого широкого круга проблем, подчас далеко выходящих за рамки узкоэмоциональной сферы жизни человека. Творческая одержимость художника в «Каменном цветке» Ю. Григоровича, патриотизм советского человека в «Береге надежды» И. Вельского, изуверство средневековых предрассудков в «Ромео и Джульетте» О. Виноградова, ответственность человека перед своей совестью в «Хиросиме» Л. Огоуна - вот далеко не полный перечень тем, удачно решенных этими хореографами.

Их спектакли обращены не только и не столько к чувствам зрителя, сколько к его разуму. Художники аналитического и философского склада ума, они и зрителя заставляют размышлять над поставленными проблемами.

В последние годы в хореографии образ птицы и тема полета стали выражать новые, более широкие понятия - свободолюбие, дерзание, иногда они приобретают и зловещие оттенки. Такие. какими окрасил их Любош Огоун в «Хиросиме» - спектакле «Нового балета Праги». Эта волнующая тема воплощена балетмейстером в предельно выразительную пластическую форму, спаянную из элементов классического танца и акробатики. Она неразрывно связана с звуковым сопровождением спектакля. Я думаю. так будет правильнее всего назвать «конкретную музыку» композитора В. Букови. В ней слышны и гул самолетных моторов, и тревожная перекличка человеческих голосов в эфире, и все нарастающий вибрирующий звук, дающий ощущение непрекращающейся, мучительной борьбы летчика со своей совестью.

Просто удивительно, как много сумел сказать этим спектаклем Огоун, как широко поставил проблему! Снимая национальные признаки действующих лиц, он утверждает, что Хиросима - трагедия всего человечества. Он показывает социальные различия в отношении к этой трагедии. Наконец, он показывает внутреннее перерождение летчика, сравнительно спокойно выполнившего чудовищный приказ, до полного осознания своего преступления, до победы его карающей совести.

Жестко раскинув руки, согласованно «летит звено», несущее смерть... Преступление совершено. Осталась груда серых, как бы припорошенных пеплом тел... Живут лишь руки. Они молят, кричат, требуют... Они поднимают летчика, заставляют оглядеть содеянное и затем ввергают в пучину человеческого горя... Теперь обвиняет совесть... Измучив летчика, истерзав, она придавливает его к земле... Резкие взмахи рук - ножей хирургов, которых можно принять и за палачей, тщетно пытаются отсечь совесть летчика... Разъединенные ненадолго, они вновь срастаются, и теперь уже летчик безропотно покоряется совести, стоящей на страже человечества...

Думаю, не будет преувеличением сказать, что в спектакле Л. Огоуна образный язык хореографии философски обобщает и глубоко осмысливает все то, что в нашем сознании ассоциируется со словом ХИРОСИМА.

То, что советские и чехословацкие балетмейстеры раздумывают над сходными темами, стало особенно очевидно во время недавно закончившегося Всесоюзного конкурса новых хореографических номеров.

Я. пожалуй, не ошибусь, если выскажу предположение, что именно под влиянием гастролей «Нового балета Праги» и возникло столько вариантов темы Хиросимы в танцевальных номерах. показанных на конкурсе. Вообще этот конкурс прошел под знаком военной темы. «Солдат и смерть», «Солдат и жизнь», «Фронт», «Сильнее смерти» - эти сюжеты, эти названия по нескольку раз повторялись в работах балетмейстеров разных городов.

Чем это объяснить? Для многих тема войны лично пережитая и для всех волнующая. Символические образы Смерти, Жизни дают повод использовать выразительное богатство условного по своей природе классического танца.

И все-таки, несмотря на явный перевес в программе конкурса в сторону трагедии, в нарядно голубом концертном зале имени Чайковского не возникло мрачной атмосферы. Вероятно, потому, что лучшие номера были по-настоящему талантливы и героичны по решениям, а слабые вызвали несколько неожиданную реакцию зрителей - дружный смех. Справедливый, хотя и жестокий приговор.

Сегодняшний зритель не прощает убогости постановочной мысли, примитивности актерских решений и стремления маскировать все это выбором «бесспорной» темы. Короче говоря, спекуляции на теме.

Когда очередная танцовщица, затянутая в черное трико (теперь возник уже такой костюмный штамп), начинала свой «роковой» танец вокруг лежащего на земле партнера, зрители пожимали плечами - «Еще одна!» - и подумывали об антракте.

А вот когда появилась вдруг скрюченная старушонка и, ковыляя, дотащилась до поверженного Солдата, а потом устало плюхнулась на него, даже не поинтересовавшись своей очередной жертвой - столько их было на ее веку, - вот тут-то зрительный зал стал смотреть на сцену с неподдельным интересом, увлеченный непредвиденным поворотом темы и ее талантливым исполнением.

Этот вариант «Солдата и смерти», отмеченный на конкурсе дипломом первой степени, создан молодежью. Его постановщик - студент третьего курса балетмейстерского факультета ГИТИСа Игорь Есаулов, его исполнители - ученики Московского хореографического училища А. Балиева и П. Карагатский.

Как и большинство балетмейстеров. Есаулов в прошлом танцор. Он учился и работал в Перми. Вечный бич танцоров - производственная травма оборвала его артистический путь. Нелегкая судьба подростка военного времени (мальчиком Есаулов пережил ленинградскую блокаду) выработала в нем серьезное, ответственное отношение и к жизни и к своему творчеству.

«Я хочу, чтобы хореография рассказывала о жизни, чтобы она была выразительнее слова». Когда он мне высказал эту мысль, я подумала: «Хотеть-то можно!» Но во время исполнения его номера мне уже стало ясно, что он добивается задуманного.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.