- Переспать? Да везде... Хоть у меня, за-ходьте... Неловко стоим в дверях - на кровати молодая женщина, к потолку комнатушки подвешена люлька.

- Ну чего стоите? Заходите, хлопцы... Сонь, подай хлопцам арбуза да хлеба, а то, небось, не жрамши... Смущенно и жадно уплетаем первые приволжские арбузы. Сладкие капли стекают по щекам, шлепаются на стол. «Рубайте, хлопцы, рубайте! Арбуза много. Сонь, тащи еще, что ли... И постели им там, на матрасе».... Проснулись от детского плача - качалась люлька, и девочка сучила лапками. В комнате духота, и прямо в окно глазеет огромное солнце. Рыжее солнце! Такое милое после надоевшей хмари и холода!... Наскоро умывшись и распрощавшись с хозяйкой, трогаемся к станции Сенная. Боже мой, какая благодатная синяя теплынь! Юг! «Айда, Маяковский, маячь на юг, сердце рифмами вымучь, вот и любви пришел каюк, дорогой Владим Владимыч»... Одно только мучает: голод. А кругом степь да овраги. Лишь подле Сенной - к нашему счастью! - поля кукурузы. Сдираем кожуру с тяжелых початков и жуем - ах, как мы жуем! - и кукурузный сок застывает белой слюною на теплых губах... Волгоград

Самые фантастические ночлеги нам подарил Волгоград. Всего было три волгоградских ночи. Первую мы проспали в пустынном, светлом фойе привокзального ресторана. Вторую на причале, в маленькой фанерной каморке. На стене там чернели счетчики и таинственные рубильники. Утром нас выгнали, и пришлось досыпать в буфете. Зато третья ночь очаровала нас комфортабельностью - спали мы на диванах в комнате матери и ребенка. Все гостиницы в городе были переполнены: ожидалось торжественное открытие Волжской ГЭС. В «Литературной газете» печатались стихи волжанина Михаила Луконина. Город Волжский, СИЯЮЩИЙ светом будущего, как манящие глаза трепетных звезд. Ради этих синих глаз надо хорошо жить. Надо жить умно и добро. Пусть молодой Волгоград никогда не узнает военных кошмаров прошлого. Пусть никогда не забудется голубая блестящая Волга - как поэма покоя сквозь брызги фонтана... В холодке планетария мерцала панорама Волгограда и медленно таяла нереальная Кассиопея. Иммануил Кант писал, что две вещи наполняют его душу безмерным удивлением и благоговением: «Звездное небо надо мною и закон нравственности во мне». Мучительное чувство неудовлетворенности первым лучом солнца пронзает разум. Это очень правильная - как сказал бы Маяковский - рифма: «космос-косность». Я говорю о личной, о своей косности. «Не все, что я мог, я исполнил за время прозренья недолгого, но словно родиться, вспомнить, ЧТО В жизни я сделал доброго...» Я мечтаю о том не-пришедшем возрасте, когда смогу написать сказку - не поэму, не повесть - сказку! - о чем, я точно и сам не знаю. В «Путешествии Гулливера» Дж. Свифта лилипуты хоронят своих соплеменников вниз головой: они считали, что земля плоская и, когда через двадцать восемь тысяч лун она перевернется, погребенные, по преданию, воскреснут. Мои сказочные человечки будут разумнее, они не станут обольщаться относительно смерти и будут беречь дарующий им жизнь теплый шарик планеты.

Арбузы и карусели

Ах, какой арбуз мы починали в городе Волжском на залитой солнцем скамейке! Он крякал под ножом и капал сочною влагой в мякоть ладоней и таял на белых зубах, как некий нектар. А мы восседали богами и бросали зеленые крепкие корки в серебристую урну. И это тогда называлось «сидячим баскетом». Были забыты все наши мытарства - существовал лишь арбуз. И ничего больше... К слову сказать, Олег предпочитал дыни и относился к ним более уважительно. Была ли то вкусовая или лунная склонность, право, не знаю. Но я и сейчас хорошо помню Олега, смакующего первую волгоградскую дыню. У нас не было с собой фотоаппарата, и мы «увековечивались» зрительно. Так у меня сохранился «снимок» Олега, когда он идет по шпалам, в добротных ботинках, в зеленовато-мятых брюках, хмурый и непричесанный, а за спиной болтается авоська с одеялом. Это было уже в Азербайджане, в Мардакянах. В тех самых Мардакянах, где летом двадцать пятого года Есенин написал «Море голосов воробьиных» - любимое стихотворение Олега. «Ах, у луны такое светит - хоть кинься в воду, я не хочу покоя в синюю эту погоду...» Как писала внучка Толстого - подруга последнего года жизни поэта: «Окно выходило в сад, и по утрам его часто будило пение птиц...» Вечером в Волгоградском парке катались на каруселях. Ветви деревьев подлетали к рукам, и девушки невольно тянулись к ним, желая погладить, но не успевали, проносимые мимо. Возбужденные парни горланили, чтоб крутили быстрее. Ведающая аттракционом женщина хохотала и всплескивала руками. И вспоминалась солдатская песня: «Снова будет небо голубое, снова будут в парках карусели, это ничего, что мы с тобою вовремя жениться не успели...».

Миша

В Астрахань приплыли втроем: Олег, я и Миша. Мы познакомились с ним на теплоходе у волгоградского причала. Меланхоличный и очкастый парнишка сидел у окошка и насыщался арбузом. У него был удивительно располагающий вид, и Олег не удержался, спросил: «Как тут насчет контролеров - ничего не слышно?» Парнишка оглядел нас лучезарно и каре и неторопливо ответствовал: «Видите ли, я в некоторой степени и сам, можно сказать, без билета, но говорят, что контролеры уже прошли». И предложил арбуза. «Есть в мире чудаки, они живут средь нас - восторженные, волосы по плечи. Замысловаты и мудры их речи. Поступки удивительны подчас...» У Миши диплом врача, и он кочует в Ташкент на должность детского доктора. «Понимаете: там рядом Самарканд и знаменитая гробница пророка Дани-и-ла!» Это звучит как стихи о невиданной Средней Азии... Все дни светит солнце, и на корме корабля Миша нежит незагоревшее тело. По вечерам, когда над Волгою всходят звезды, неразличимые для Мишиных глаз, он рассказывает нам о Гиппократе и космической медицине, о соборах старинного Углича и разбоях Разина. «Меж крутых берегов стая быстрых стругов окружает большой караван...» «От Саратова вниз по Волге есть скала - ее зовут утесом Стеньки Разина... Ах, этот Стенька! Нет, вы только представьте: самого воеводу - за бороду!» И Мишина шевелюра покачивается, как камыши... Он совсем не похож на взрослого человека. В Казани его чуть не обокрали. В Муроме он замерзал и, уходя из гостиницы, обматывал тело простыней. Его хотели оштрафовать «за расхищение имущества», но он «предпочел уехать»...

- Вы знаете, там, на Севере, было холодно и шли дожди, и я ел только мясные блюда, но сейчас тепло, и я ем только хлеб и арбузы. Между прочим, древние вкушали по принципу: «Внутрь - мед, наружу - масло», - так что, в сущности, можно обосновать нежизненность бани... Мне вспоминается астраханский вечер, и комната отдыха на причале, и Миша держит в руке луковицу и говорит: «Сейчас вот шел я, а под стеной Астраханского кремля лежит луковица, такая аккуратная, круглая луковица, ну я и взял ее...» И мы смеялись, а он не обиделся, только пожал плечами: «Я, знаете ли, философ...» В Баку мы расстались, забыв обменяться фамилиями и адресами. Миша - и все. Ксения Некрасова

За окном встает на дыбы Каспий. Вдали он видится иссиня-черным, и ослепительные буруны белеют весенними островками снега среди пробудившихся пашен... Человек хранит в крови чувство земли, как хранят его травы и березы. «Отходит равнодушие от сердца, когда посмотришь на березовые листья...» У меня в руках, как тогда на «Киргизстане», тоненькая книжка с золотыми лучами солнца на переплете. Называется «А земля наша прекрасна!». Ксения Александровна Некрасова. Фамилия обведена траурной рамкой. Я вспоминаю: были стихи Б. Слуцкого, посвященные Ксюше Некрасовой, и женщина там непонятная, странная... «Купи мне лучшие цветы синие, люблю смотреть на эти цветы...» Что я знаю о жизни Ксении Некрасовой?.. «А я недавно молоко пила - козье, под сочно-рыжей липой в осенний полдень. Огромный синий воздух гудел под ударами солнца, а под ногами шуршала трава, а между землею и небом - Я, и кружка моя молока, да еще березовый стол - стоит для моих стихов». За моими занавешенными окнами свистят птицы, и земля парит под благодатным солнцем и волнующе пахнет, и дождевые черви распластались на дорожках сада, вспоминая пронесшийся ливень. Незнакомая женщина, незнамо где похороненная, писала: «Я долго жить должна, я часть Руси. Ручьи сосновых смол в моей крови. Пчелиной брагой из рожка поили прадеды меня». Эта женщина мне как мать, потому что она как Россия, потому что сказано в мудрой и древней книге: «Все живое трепещет мучения, все живое боится смерти, познай же себя во всем живущем, не убивай и не причиняй смерти». Эта женщина мне как завет. Эта женщина мне как заря, как залог моей неотвратимой судьбы. «Храните родину мою! Ее снегов не отвергайте, ее берез не забывайте...» Я смотрю на Каспий и на небо. Небо шевелится, покачивается. Небо переступает с ноги на ногу. Звезды взлетают и медленно падают. Можно загадывать любое желание. Я смотрю на небо и ищу созвездие Лиры.

Публикация С. Лесневского и М. Махлина.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.