Что говорить, в тайге не то, что в городе. Здесь люди, и отработав свое, остаются вместе: куда податься? Здесь знают друг о друге все. На лесоучастке и ста человек не было - маленькая лесная деревня, выработавшая свои установления и правила, определившая каждому из ста свое место - кто уж как заслужил. Люди, конечно, разные. Вот, для примера, мои соседи по комнате в общежитии. Моторист Чадюк. Это предмет постоянных шуток. Не пошутить над Чадюком - это уже нарушить общий порядок. Чадюк - хороший моторист, даже, можно сказать, очень хороший: не было случая, чтоб подвели его движки, а ведь дожди нередко заливали сарайчик, где он ютился со своими моторами, по нескольку сезонов не завозили в лесную деревеньку запчастей. Чадюк плевался, лез на сарайчик чинить крышу, возился со своей техникой, что-то бурча, и все шло как по маслу. В это время он был оживлен, расторопен, хотя и медлителен. Но стоило явиться сменщику Чадюка, как, казалось, щелкал невидимый выключатель. Чадюк погасал. Все остальное время, наскоро поев, Чадюк спал. Это было невероятно: он спал в гостях, на собрании и на концерте в клубе. Поговаривали, что он как-то и на свидании уснул... Вот Зиновий Маркелов по прозвищу «Бродяга». Этот из кочевников. На одном диспуте в клубе заезжий лектор, используя местный материал, назвал его «отрицательным типом». В зале засвистели, затопали. Сам Зиновий, огромный, мрачный, лохматый, молча пошел к выходу и от дверей уже посмотрел на лектора таким долгим и тяжелым взглядом, что тот съежился и вдруг громко сглотнул. Зиновий усмехнулся и хлопнул дверью. Десятка два лет таскало его по России вдоль и поперек, а насытиться он не мог. Ни семьи, ни денег, ни угла. Да что ему деньги? Что угол? Где остановился - там дом. Хоть немногословен, а тянутся к нему люди. Все на свете умеет Зиновий: чинить часы, водить трактор, мастерить игрушки, шить сапоги, складывать печи, бить зверя. А уж кулинар! Был и такой случай. Жена чокеровщика Катя Лепешкина надумала в неурочный час рожать - к станции как раз и пути не было. Маркелов посмотрел на общую суету и панику, вымыл руки в кипятке и спирте - стал за акушера... Лесоруб он также был отменный... Ну и, наконец, Сашка Юматов, шофер. Хищный нос, прищуренные глаза, кепчонка на боку - фартовый парень! Классный шофер, нет слов, но скандалист и оторва: бесшабашную, рисковую езду любил больше всего на свете. Он мало кого признавал и, во всяком случае, никому не подчинялся. Скандалы у него на этой почве бывали часто, но хороший шофер, не летун и не пьяница. В лесном безлюдье этого нельзя не ценить. Старый начальник лесоучастка вышел на пенсию и уехал к себе в Калужскую область - нестарую вдовушку искать. А нам прислали нового, молодого - Геннадия Веснина. Старый был грубый, матершинник, но свойский в доску, когда и выпьет с народом, а молодой, как приехал, сразу удивил народ. За полбутылкой его не представишь. Витамины из коробочки ест, по утрам - гири, зарядка. И еще - скачет через скакалку, как девчонка какая. Франт. Чистенькие бахилы, дождевик подогнан, каждый день при галстуке. Зиновий, увидев его, как-то завозился и сказал задумчиво: «Уходить надо, однако». Чадюк удивился: «Чего ты? Он сам скоро сбежит. Галстук...» Но Веснин обосновался крепко. Всегда спокойный, ровный, аккуратный, он не мог переносить вида расхлябанных людей. Однажды влетел к нему Юматов в своей телогрейке без пуговиц и кепочке на ухе, с папироской, прилипшей к нижней губе: - Начальник, наряд на горючее подпиши, машина на базу уходит. Начальник вынул из кармана расческу, продул: - Причешись! У человека дело горит, а он... Юматов тут не сдержался, сорвалось с языка словцо. Начальник дрогнул скулой, но наряд не подписал. Юматов наспех пригладил волосы, отшвырнул расческу. Веснин неторопливо вывел подпись на наряде и ровным голосом попросил Юматова больше при нем, Веснине, матерных слов не говорить. Потому что они нехорошие. Новый начальник очень любил инструкции. Скажем, отправляют обрубленные стволы с верхнего склада на нижний, кто-то и усядется на бревне: «Эх, прокачусь!» Не дай бог Веснин увидит. Снимет с платформы и тут же влепит выговор или штраф соответственно Инструкции по транспортировке лесоматериалов. Есть указание вальщику: пни только такой-то высоты оставлять - умри, а выше не смей - хлопот не оберешься. На этой почве у Веснина были постоянные стычки то с вальщиками, то с обрубщиками сучьев, то с трелевщиками. Но люди подчинялись. На участке начальник пользуется очень большими правами. Тут он и хозяин, и суд, и отдел кадров. Встречаясь С Весниным, веселый Юматов переставал улыбаться и затевал скандалы, нарочно рвался к ссоре. Он пререкался с бригадиром, включал предельную скорость, давил на клаксон и однажды даже притворился пьяным. Он жаждал конфликта, ждал, когда начальник его остановит и начнет выговаривать. Тогда он скажет этому «Параграфу» на людях все, что думает о правилах, запятых, инструкциях, обо всем, что связывает свободу и инициативу рабочего человека. Но «Параграф», как назло, не принимал вызова Сашки, избегал ссор и не трогал его, не повышал голоса, хотя предупредил как-то заведующего гаражом «о разболтанности некоторых водителей». Знал бы Сашка, как трудно приходится иногда его одногодку, загородившемуся от всех своей сдержанностью, чтобы не было видно ни малого его еще жизненного опыта, ни напряжения, с которым познавалась новая жизнь, новая работа, новые люди. Он боялся, молоденький этот инженер, разговора по душам, мягкого слова, потому что, казалось ему, вслед за тем придется попрощаться с авторитетом и надо всем возобладает ненавистная стихия расхлябанности и разгильдяйства. И он хватался за спасительную букву приказа, инструкцию: в их лаконичности и безапелляционности обретал уверенность в себе и хоть как-то мог работать. План выполнялся, росли кубометры, юркие паровозики волокли их на нижние склады к воде, а начальник лесоучастка, кроме «Здравствуйте», не допускал других неофициальных разговоров и темнел, когда встречался с нагловато-веселым Юматовым. Поселок в лесу невелик, все это видели, одни пожимали плечами, другие с любопытством ждали, что будет дальше. Парторг лесоучастка пытался как-то поделиться своими тревогами с Весниным, пригласил его к себе, но тот спокойно возразил: - Чувства шофера Юматова меня не интересуют. Кроме того, он неплохой работник. Так что лесоучасток это устраивает. Меня тоже. Парторг вздохнул: - Проще надо с народом, ближе, что ли. Геннадий пожал плечами. - Как это ты - полтора года тут, а друзей не завел? Проще надо быть, ей-богу... Здесь отличные есть люди... Геннадию стало вдруг грустно и жалко себя. Жаль чего-то простого и очень важного. Может, напрасно взвалил он на себя этот груз? Может, ни к чему скрупулезное знание участков, лесосек, любовь к делу и честность? Методичность, зарядка, ежедневный английский, диссертация, такая близкая к завершению. Все так продуманно, точно. И только друзей за полтора года он не завел. Не смог. Не захотел. И, может быть, теперь уже это будет здесь не так просто?.. Да и он ли виноват? С кем дружить? С вечно сонным Чадюком? С Зиновием, у которого нет ни на-стоящего, ни будущего - только жизненная хватка? Может, с Сашкой Юматовым? У Веснина свело скулы. Нет, еще неизвестно, кто виноват... На нижнем складе на весь поселок вопила циркулярная пила. Уже три смены подряд она стонала, выла, пронзительно жаловалась на свою судьбу. Все шло своим чередом, если не считать, что плотники ставили навес у гаража да утепляли дома. Подходила осень. А с ней прерывалась до заморозков всякая связь с внешним миром. До ближайшего города было около сотни километров никудышной дороги, перерезанной вспухшими и коварными речушками. Поэтому до осени старались завезти на базу все необходимое, и машины ставились на консервацию. Две без резины, сиротливо задрав носы, уже стояли на колодках. Подготовкой к зиме были заняты все, кроме основных рабочих на лесосеке. По-прежнему шли в тайгу вальщики, обрубщики, озабоченно урчали трелевочные тракторы, вытаскивая к дороге очищенные от сучьев стволы, называемые здесь хлыстами. Болтался без дела один Сашка Юматов. Он постоял у дремавшего Чадюка, помог разгрузить ящики у магазина, потом подсел к свободным от работы лесорубам, которые тоже готовились к зиме - ремонтировали охотничье снаряжение: подгоняли лыжи, подшивали патронташи, чистили ружья. Ни лыж, ни ружья у Сашки не было, и он начал набивать кому-то патроны, с тоской думая, что и эта работа ему не по душе. Кто-то насмешливо спросил: - Эй, ударник, что ты не на работе? Ваши, никак, еще вертят баранки? - На сплав у него кишка тонка, а машина взбесилась, на ларечки-будочки налетает... Его с корабля списали, так он к нам на отстающий участок перешел... Сашка промолчал, но обида к виновнику его безделья захлестнула парня. А бездельничал он вот почему. Неделю назад, проезжая на груженом лесовозе мимо конторы, увидев Веснина, то ли форсу ради, то ли случайно, Сашка сбил одинокий киоск, стоявший у дороги. В лучшие времена в киоске собирались продавать ситро, потом ночевал сторож, а потом долго двигали и оставили напротив конторы. Веснин остановил машину и предложил с холодной вежливостью Юматову: - Разгрузите лес, зайдите в контору... Саша управился быстро, затем обратился к знакомому пареньку-грузчику: - Ну как, хочешь попрактиковаться на порожняке? Я слышал, у вас на курсах скоро экзамены. Парень удивился: такая горячая пора - и шофер дает машину, - но поспешно вцепился в руль. - Только подбрось меня к конторе на пару минут, - закончил Сашка. Здоровенный «МАЗ» с грохочущим прицепом подкатил к конторе, стал прямо под окнами. Сашка самодовольно, не торопясь, вылез и покровительственно бросил: - Подожди здесь! Веснин увидел в этом не только нарушение порядка - передачу руля другому человеку, но и прямой вызов. - Уплатить за будочку? - нахально спросил Юматов, залез в карман и протянул смятую трешку начальнику. Не мигая, бледный Веснин смотрел на Юматова и пошел на него. Кривая улыбка сбежала с лица водителя. Пальцы железными клещами сгребли фуфайку, стеснили грудь, и заныло у Сашки в затылке: если ударит - значит, насмерть. Но Веснин опомнился. Брезгливо вытер руку и уничтожающе (глаза еще били Юматова) прохрипел сухо и казенно: - Вас незаслуженно считают лучшим водителем. Я отстраняю вас от работы. Сдайте машину сменщику. А это, - кивнул он на деньги, - если повреждена машина, за свой счет отремонтируете. Все, можете идти. И пошел Сашка, сжимая в кулаке трешку, которую хотел швырнуть на стол, если заговорят об ущербе государству. Весь день провалялся на койке, строя планы, как он уедет. Уезжать не хотелось. Прижился, на Доске почета в управлении висит уже год, а вот из-за этого зануды придется все к черту бросить. Обида Сашки еще не оформилась во что-то определенное, но терзала его и мучила. Стыд за свою беспомощность тогда, в кабинете, переполнял душу. Вот бы еще тогда стряхнуть руку и, если надо, схлестнуться. А он стоял, рот разинул. И еще на глазах у людей. Нет, такого не прощают. Жизнь лесоучастка понемногу утихала. Часть людей уехала в отпуск, школьники - в интернаты. Отправлен был отчет, и бухгалтер, вернувшись, доверительно сообщил Веснину, что он не знает, сколько точно, но им вырисовывается премия. Начальник, выслушав, как-то поморщился, неопределенно хмыкнул и заторопился домой, чего с ним никогда раньше не случалось. Геннадий второй день еле успевает дать наряд на завтра и выслушать бригадиров. К вечеру, шатаясь, бредет домой. Добирается до койки, поджимает колени и лежит часами, чувствуя все ту же тупую, ноющую боль в правом боку. Сегодня особенно трудно вставать. По стеклам хлещут капли дождя, в окне мелькают низкие свинцовые тучи. Сил хватило только на то, чтобы тщательно одеться. Проходившие мимо рабочие увидели, как начальник лесоучастка сошел с крыльца, а потом застонал и повалился на бок. Вышел вперед Маркелов, пощупал и поставил диагноз: аппендицит. Фельдшер на катере уехал за медикаментами, и ожидали его дня через три. Вертолет вызвать было нечем: ни телефона, ни рации. Веснина отнесли домой. Он метался на постели и комкал одеяло. В комнату скоро набились лесорубы и хмуро курили. Медленно переговаривались: - Давайте что-нибудь делать! Нашатырю ему дать, что ли. - В больницу его надо, на операцию... - А кто повезет? Трактора стоят, катера нет, а машины разве пройдут сейчас по тайге? Одна, правда, с понедельника стояла на притоке Никитихи, залитая водой. Но шоферы не говорили о ней и старались не смотреть на скорчившегося на кровати человека. Неожиданно в комнату вошел Сашка Юматов. Хмуро оглядел стены с картинкой шишкинского леса, зачем-то потрогал логарифмическую линейку на столе и долго смотрел на своего врага, бледного и совсем обыкновенного - с измученным, опавшим лицом. Потоптался, покурил. - Давай, хлопцы, самосвал обувать, я повезу. Только оденьте цепи и камней в кузов набросайте для балласта. Часов за шесть постараюсь добраться. Веснин был без чувств, когда его бережно усадили в кабину самосвала. Сашка попросил заклинить дверцу, чтобы случайно больной не вывалился. Машина, как бы пробуя дорогу, выехала на опушку, а затем рванулась вперед, запасаясь минутами и секундами на случай трудного пути. Геннадий очнулся от резкой боли и вскрикнул. Взглянул на шофера, и было не понять, узнал ли Юматова. Отрешенный взгляд и вскрик этот детский... Сашка видел, как сжался Веснин, как покрывается бисеринками пота. Он хрипло выдавил: - Вы кричите, не сдерживайтесь, нам еще много ехать. Потом глянул на часы. Время идет, а дорога все хуже и хуже. Он вспомнил старую просеку, где было редколесье. Там, кажется, суше. Сизый дым стелился за воющей машиной, когда она карабкалась по глинистому склону. Веснин облизывал пересохшие губы и ломал пальцы. Потом добрались до речушки, которая на глазах завоевывала у земли сантиметр за сантиметром. Посредине ее сиротливо наклонилась машина Богачева, который возвращался третьего дня из рембазы. На крючьях запутались оборванные тросы. Обломанные вокруг деревья говорили, как упорно машина прорывалась к берегу. Сашка остановился, вылез из кабины, торопливо прикурил и пошел пробовать дно, где галька покрепче. Но сапоги вязли, и не было видно в прибывающей мутной воде, какое дно. Тогда он нагнулся и стал щупать дно руками. Так, на четвереньках, добрался до другого берега. Если поехать вправо, а затем на середине развернуться прямо, можно пройти.

Пассажир снова был без памяти и не слышал, как ревел мотор, не видел, как Юматов почти лег на руль, будто это позволяет чувствовать камешки под колесами. Когда машина почти выпрыгнула на берег, Сашка возбужденно заговорил: - Я же говорил, что проберемся. А все потому, что цепи хорошие, не пожалели ребята. Они мировые хлопцы. Только их узнать надо. Я пока узнал каждого, знаете, сколько времени прошло?.. Геннадий сидел, стиснув зубы, боль подкатывала к сердцу, отдавалась в затылке, не было рук, ног, глаз, была одна боль - отзывающаяся на каждую дорожную ямку. Он не видел, кто сидит рядом, и говорить не мог, а только стонал, липкий пот заливал воротник, скатывался со лба и щипал глаза... Сашка, подъезжая к очередной речушке, уже по привычке ложился в воду и на ощупь пробовал дно. Размытая дорога бросала самосвал из стороны в сторону, ветви кедров заглядывали в кабину, хлестали Сашку по лицу. Он боялся молчания соседа, вцепившись в баранку, все говорил, говорил. И незаметно перешел на «ты». Вдохновенно подбадривал он Веснина и с удивлением сам слушал себя. Веснин, скорчившись, забился в угол, а Сашка, видя, как все бледнеет до зелени пассажир, продолжал, захлебываясь: - Вот над тобой многие смеются, а сами по утрам зарядку начали делать, я вот увидел, как к тебе книги присылали, много книг. Подумал: что, я хуже? И набор «Университет на дому» купил. Думаю в институт или техникум податься; ты не посоветуешь, куда: в лесной или по шоферскому делу? Машина летела по одному Сашке известному пути. Ее трясло, бросало во все стороны, руки у Юматова ныли и одеревенели. Ехали уже семь часов. В который раз очнувшись, Геннадий слушал его, и мелькала мысль: если б я знал этих людей, если б... Он сжал зубы и не стонал, пока не затемняло сознание. Сашка с изумлением, растущей жалостью и симпатией смотрел на этого ранее ненавистного ему человека. И внезапно он подумал: хорошо бы иметь такого друга - кореша, сильного, волевого, образованного. А что пижонить любит - так выветрится же на лесном воздухе... Забрызганный грузовик, звеня цепями, подлетел к больнице. Сашка, обламывая ногти, открывал дверцу. Потом на руках внес больного в вестибюль. Он слышал, как за дверью стонал Веснин, бегали сестры, готовясь к операции. Что-то неведомое Юматову захлестнуло его. Он вырвал листок из книжки нарядов, опухшими, красными пальцами нацарапал: «Держись, кореш!» Записку успел сунуть нянечке, выходившей с охапкой одежды. А сам сел ждать. Ехать уже все равно нельзя - поздно, да и уходить не хотелось. Дежурный врач скоро вышел, без предисловий сказал: «Ему здорово повезло!» Они покурили вдвоем, потом Юматов улегся на диванчик в приемной и уснул.

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.