В районах, контролируемых Патриотическим фронтом Нео Лао Хак Сат, живет половина населения Лаоса. За два последних года американцы сбросили сюда по четыре бомбы на человека, включая женщин, стариков, детей. Но ни одна бомба не упала на территорию, контролируемую реакционными силами Лаоса... С этим различием мы столкнулись, едва очутившись в освобожденных районах. Отдых днем, в естественных бомбоубежищах-пещерах, переезды по ночам, бесчисленные воронки от бомб разного калибра на дорогах, рисовых полях, сожженные напалмом деревни, пагоды, осиротевшие дети... Кроме пещер, в которых здесь живут целыми селениями, все это я уже видел в соседнем Вьетнаме. Варварский почерк ВВС США угадывается сразу. Однако общее заключается не только в этом. В Лаосе бессмысленность и бесперспективность воздушной войны против целого народа проявляются с не меньшей очевидностью, чем во Вьетнаме. Зенитчики Американцы бомбят Лаос строго по расписанию: в 7.30 утра - начало, в 17.30 - конец. За месяц, который мы, маленькая группа советских журналистов и кинооператоров, провели в освобожденных районах, было всего два или три отклонения от «нормы». Есть своя «норма» и у зенитчиков Патет-Лао (так называются вооруженные силы Нео Лао Хак Сат): 250 37-миллиметровых или 500 12,5-миллиметровых снарядов на самолет. Не больше. С комиссаром одного из подразделений зенитчиков Пенкуном мы встретились на наблюдательном пункте, расположенном на вершине горы. По календарю уже давно начался сезон дождей, который вместе с сухим сезоном составляет в Лаосе весну, лето, осень и зиму. Солнце, словно забыв об этом, немилосердно раскаляет воздух и поросшие джунглями холмы. На небе ни облачка. Пенкун смотрит на часы и спокойно объявляет:

- Сейчас начнется. Американцы ни за что не упустят такого ясного дня. Ровно в половине восьмого наблюдатель что-то говорит солдату, прильнувшему к телефонной трубке.

- Три самолета противника марки «АД-6», возможная цель бомбардировки находится в трех километрах от нас, - поясняет Пенкун. Мы не можем скрыть удивления: абсолютно ничего не видно и не слышно, а солдаты уже знают и число самолетов, и тип, и возможную цель.

- Тренировка. Американцы тренируют меня каждый день вот уже несколько лет, - смеется наблюдатель. У кинооператоров свои заботы. Им нужны кадры боя, сбитые самолеты.

- А стрелять вы сегодня будете? - осторожно спрашивает Пенкуна Олег Арцеулов.

- Это от нас не зависит. Мы не охотимся за самолетами, а защищаем определенные объекты. Попробуют их бомбить с высоты менее двух тысяч метров, будем стрелять. Иначе нам ни за что не уложиться в норму. Теперь самолеты видны уже невооруженным глазом. Они кружатся на большой высоте, высматривая что-то.

- Там пусть летают, - говорит Пенкун, - оттуда все равно ничего не видно... Мы не сомневаемся в справедливости его слов. Даже с нашего наблюдательного пункта вся округа кажется однообразной холмистой равниной, похожей на колышущуюся зеленую скатерть. Жилых деревень на открытой местности здесь нет - все укрылись в пещерах. В пещерах Расквартированы и - подразделения Патет-Лао. Кроме зенитчиков. Их орудия надежно замаскированы на окрестных холмах. Пилоты противника, словно подслушав наш разговор, не приближаются к опасной черте. Время от времени от самолетов отделяются бомбы, и немного спустя издали доносятся приглушенные расстоянием разрывы. Дым от горящего леса и столбы пыли четко обозначают места попадания. Мы точно знаем, что там ничего нет - только джунгли и рисовые поля. Бомбы сбрасываются наугад. Цель - запугать население, помешать нормальной работе на полях, губить скот, который не спрячешь в пещерах. Цена, которую платят американцы за эту бессмысленную жестокость, достаточно высока. Только подразделение Пенкуна сбило не один десяток стервятников. Обломки одного из них лежат прямо под нами, у подножия горы... Деревни в пещере В очередную пещеру, которая станет на пару дней нашим домом, едем, как всегда, ночью. Нас в «газике» семеро, не считая шофера. Если к этому добавить огромную бочку с бензином, рюкзаки, кино - и фотокамеры, кассеты с пленкой и многое другое, то можно понять, что в машине было, мягко говоря, тесновато. Да и дорога, что называется, смерть шоферам и пассажирам: горы, скользкая грязь, броды через вздувшиеся после дождя ручьи. Едем час, другой, пятый. Вторая машина с продовольствием и питьевой водой безнадежно отстала. Ее отсутствие делается все более чувствительным - страшно хочется пить. Выручает, как обычно, Сисук - солдат, сопровождающий нас. Он, тихонько напевая, выходит из машины, снимает ботинки, кладет на землю автомат и быстро карабкается на совершенно гладкий ствол кокосовой пальмы. Спустя мгновение из темноты сыплются огромные орехи. С наслаждением пьем чуть сладковатую жидкость. Снова дорожный серпантин. Когда же будет конец этим ручьям и поворотам?

- Осталось пять километров, - отвечает на наш немой вопрос шофер. Прикидываем, что примерно через час можно будет прилечь, вытянуть вконец онемевшие ноги. Тихие мечты об отдыхе прерывает гул самолетов. Машина резко сворачивает к обочине, в спасительную чащу леса. Впереди, совсем рядом, слышны взрывы. Когда все стихло, отправляемся на разведку. Метрах в трехстах натыкаемся на огромную воронку.

- Прямо в дорогу! - в сердцах бросает кинооператор Рубен Петросов. Действительно, воронка от 500-килограммовой бомбы полностью перерезала путь: один ее край упирается в скалу, другой - в пропасть. Прощай, мечта о скором отдыхе, оставшиеся пять километров придется топать пешком, в гору, по липкой грязи, с тяжелой ношей за плечами. Когда подходим наконец к пещере, начинает светать. Засыпаем как убитые. Думать об опасности уже нет сил. А она, опасность, оказывается, существует. Спим мы на «втором этаже» пещеры. Скорее, это даже не пещера, а неглубокая, но высокая выемка в скале. Иллюзию закрытого помещения создает соломенный настил, заменяющий крышу. В том, что эта крыша плохо защищает от осколков, мы очень скоро убедились. В 7.30 утра нас будят - налет. Спускаемся на первый этаж, надежно защищенный толщей скалы. И вовремя. Осколочная ракета разрывается в пяти метрах от места нашего ночлега. Осколки буквально изрешетили циновки, на которых мы только что спали, одежду, развешанную для просушки, дощатый пол. Вокруг пещеры бьются в агонии раненые буйволы, свиньи, куры. Хорошо, что обошлось без человеческих жертв. Среди всей этой страшной картины опустошения, среди воронок и неразорвавшихся бомб как ни в чем не бывало бегают ребятишки. Горько и больно смотреть на них. Они выросли в пещере, без солнечного света. Они привыкли - вдумайтесь в это слово, - привыкли к бомбежкам, крови, разрушениям... Пещера, на несколько сот метров уходящая в глубь скалы, называется Намо, что в переводе означает «Выход воды». Этим названием она обязана ручью, текущему по пещере и образовавшему в ней круглое озеро, украшенное свисающими к самой воде сталактитами и ползучими растениями. Пещера, которая могла бы стать раем для спелеологов и туристов, стала домом крестьян из загубленной американскими бомбами деревни Ханглонг. Домом без солнечного света, сырым и неуютным. Пещера разбита бамбуковыми перегородками на отсеки метров по 7-8 каждый. В этих отсеках живут целыми семьями. Со старостой деревни Баобоном мы встретились через полчаса после бомбардировки. Он рассказал о том, как организованы жизнь и труд крестьян. Но сначала несколько общих замечаний. В Лаосе, по площади почти равном Вьетнаму, а по населению уступающем ему более чем в 10 раз, никогда не было земельного голода. Ничьей, необрабатываемой земли и сейчас в освобожденных районах хоть отбавляй. Освоить ее мешают бомбардировки. Относительно безопасно работать лишь на полях, расположенных недалеко от пещер: удары в рельс вовремя оповестят крестьян о налете. Но, например, в Ханглонг земли в ближайшей округе маловато. Приходится обрабатывать и более дальние поля - до рассвета и после захода солнца. Интересуемся хозяйством самого Баобона. В год на семью из шести человек (он сам, жена, две дочери, два сына) он получает по четыре тонны риса. У него четыре буйвола, около 120 кур... Это - среднее хозяйство, есть лучше, есть и хуже. Тем, кто победнее, односельчане помогают. Налоговая система едина для всех освобожденных районов. Налог - на содержание армии и административного аппарата - взимается только рисом: с того, что остается после отсчета 100 килограммов на едока, крестьяне отдают 15 процентов. Освободительной армии помогают не только рисом. 15 юношей из Ханглонга добровольно вступили в вооруженные силы Патет-Лао. Еще шесть человек стали бойцами местного отряда самообороны. О том, как относится рядовой крестьянин к происходящим событиям, мы решили узнать у Тхаована, отца шестерых детей. За все время нашего разговора о Баобоном он не проронил ни слова. Услышав вопрос, обращенный к нему, Тхаован смутился.

- Я, как все, - робко начал он, - хочу жить мирно, без бомб, хочу работать в поле, растить детей не в пещере, а в привычном бамбуковом доме на сваях...

- А как же этого добиться?

- Американцы должны уйти из Лаоса и из Вьетнама. Надо их заставить уйти...

- Кто их заставит?

- Мы... наша армия, народ. Наши друзья в Советском Союзе и других странах, которые нам помогают. Вы должны рассказать им правду... Медленно бредем по извилистой малюсенькой дамбе, что делит поле на неправильной формы многоугольники, расположенные на разной высоте. Мирно журчит вода, падающая с верхних участков на нижние через специально проделанные круглые отверстия. Все еще испуганно озираясь, буйвол месит жидкую грязь, волоча за собой деревянную соху. Сквозь рваные облака то и дело проглядывает жаркое солнце и игриво переливается в мутном зеркале рисовых полей. Глядя на эту идиллическую, мирную картину, как-то не веришь, что всего полчаса назад здесь хозяйничала смерть. Госпиталь под землей В районах Лаоса, контролируемых Патриотическим фронтом, помещения для больниц не строят. Их выбирают. Речь в данном случае идет о пещерах. Последние отвечают главному требованию, которое в условиях войны предъявляется больницам, а именно - обеспечивают относительную безопасность пациентам. Все другие соображения - отсутствие дневного света, сырость - отступают на второй план. В справедливости такого подхода мы убедились во время посещения центральной больницы провинции Самнеа, созданной всего полгода назад. Больница разместилась в глубокой пещере со сравнительно широким входом. На выровненном каменном полу почти вплотную друг к другу стоят тридцать коек под москитными сетками. В небольших отсеках пещеры оборудованы операционная и приемный покой. Директор больницы Тхонсамай рассказывает, что врачей с высшим образованием у них пока нет, есть один фельдшер и 15 медсестер. В больнице с нетерпением ждут выпускников медицинского училища, организованного фронтом Нео Лас Хак Сат. Нашу беседу прерывает сигнал воздушной тревоги, рев пикирующего бомбардировщика, близкие разрывы бомб, от которых заметно содрогаются каменные своды пещеры, и топот десятков детских ног: ребятишки из соседней деревни ищут спасения в больнице. Выглянув наружу, видим столбы темного дыма, взметнувшиеся над ближайшим перевалом.

- Фосфорные бомбы, - бесстрастно констатирует Тхонсамай. Мы уже знаем, что это варварское оружие американцы и их «подшефные» систематически применяют против районов, контролируемых Патет-Лао. Метрах в 50 от пещеры зияет воронка от только что упавшей здесь крупнокалиберной бомбы.

- Вы понимаете теперь, почему мы вынуждены держать раненых и больных под землей? - говорит Тхонсамай. Возвращаемся к прерванному разговору. Директор рассказывает, что в больнице сейчас пять отделений: приемное, родильное, терапевтическое, хирургическое, кожное и своя аптека, где есть и советские медикаменты. Лечение бесплатное. Каждый больной получает в день 600 граммов риса. Других продуктов - из расчета 30-60 кип на человека (денежное обращение в районах, находящихся под контролем Нео Лао Хак Сат, ограничено. В данном случае кипы - денежные единицы - применяются исключительно для упрощения расчетов). Больницу предполагается расширить в будущем году более чем вдвое. Знакомимся с одним из пациентов. Тхаотену 20 лет, он из деревни Хой-зон, расположенной в ста с лишним километрах от больницы. Во время налета американской авиации тяжело ранен в голову; вся правая сторона парализована. В больницу его трое суток несли на носилках. Сейчас дело пошло на поправку: раненый уже может немного говорить. Он рассказывает сохранившиеся в памяти подробности бомбардировки. В то утро американцы нарушили привычное расписание налетов - прилетели не в 7.30, как обычно, а около семи. Жители деревни не успели спрятаться.

- Больше ничего не помню, - говорит Тхаотен, - наверное, мне досталось от первой же бомбы... Позже мы побывали в родной деревне Тхаотена. Как и следовало ожидать, там не было и нет даже намека на военный объект. Зато теперь есть сожженные и разрушенные дома. У водопада Водопад Вангхай. В три прыжка со стометровой высоты вода с грохотом рушится в круглое прозрачное озеро. Белая пена беспокойным пятном врывается в черно-зеленый фон поросших ползучими растениями скал. Могучая необузданность стихии заставила нас забыть об усталости, о многочасовом марше по рисовым полям, о бесконечном переходе вброд по горному ручью. Торопливо стрекочет кинокамера Рубена Петросова. Щелкают затворы фотоаппаратов. А поодаль торжествующе ревет водопад. Когда работа закончена, Рубен укладывается в тени и тотчас засыпает тяжелым сном смертельно уставшего человека. Его не может разбудить даже оглушительный рев реактивного «F-105», который неизвестно откуда появился и сейчас, кажется, пикирует прямо на нас. Си-сук, мгновенно оценив обстановку, накрывает Рубена огромным банановым листом - для маскировки. А тот, продрогнув, натягивает лист на себя, как одеяло. Все хохочут, смеха, правда, не слышно, рев самолета заглушает даже шум падающей воды. Где-то вдали, очевидно, в районе нашей вчерашней стоянки, облака пыли отмечают места разрывов бомб. Обеспокоенные, спешим туда - там остались наши товарищи: журналисты и артисты Московской эстрады, приехавшие в освобожденные районы Лаоса на гастроли. На обратном пути, на полдороге, встречаем Олега Арцеулова, который с камерой успел обегать всю округу в поисках запоминающихся кадров бомбежки. Он рассказал, как было дело. Самолеты появились в самый неподходящий момент, когда церемония «баси», устроенная крестьянами из пещерной деревни в честь советских артистов, была в самом разгаре. Эта древняя, освященная вековой традицией процедура организуется только для особо почетных и желанных гостей. В заключение хозяева повязывают на руки посетителям белые тесемки, назначение которых - обеспечить гостям здоровье и благополучие на все время пребывания в данной местности. На сей раз традиционный ритуал чуть не дал осечку. Его участники едва успели укрыться в пещере, как началась бомбардировка. К тем, кто живет на вершине Справедливости ради скажу, что посещение Нокок, деревни народности мео, мы запланировали сами. Хозяева долго отговаривали нас, предупреждали о трудностях перехода, боялись, что мы не выдержим. Мы стояли на своем. И вот подъем начался. Солнце свирепствует, в тени сорок градусов, а мы почти все время шагаем по совершенно открытому месту. Крутые подъемы по едва заметной тропе, которые я лично преодолеваю на четвереньках, сменяются спусками, на которые лучше смотреть со стороны. Ноги дрожат и подкашиваются от усталости, губы пересохли, голова раскалывается от зноя. Впереди, беспечно напевая, как ни в чем не бывало шагает Си-сук. Его гимнастерка почернела от пота, но настроение у солдата отличное. Видимо, ему трудно понять, почему мы так страдаем. Тан что же все-таки заставило нас решиться на этот отчаянный шаг, почему мы сочли необходимым побывать в гостях у мео, людей, заселивших вершины гор? Это было не простое любопытство или жажда экзотики. Мео - это проблема. Гордые воинственные племена охотников и земледельцев много лет назад переселились в страны Юго-Восточной Азии из Китая. Они обосновались в горах, там, где до них никто не жил. Об этом переселении у мео есть много легенд. Как было на самом деле, трудно сказать, во всяком случае, я этого не знаю. Но самим выбором места жительства мео как бы говорили: мы никого не трогаем, никому не мешаем, но и нас трогать не советуем. Колонизаторы не вняли этому немому совету. Патриотический фронт Лаоса Нео Лао Хак Сат занял в отношении мео единственно правильную позицию: не посягая на их национальные обычаи и традиции, не ущемляя их независимости, помогать им чем можно, вовлекать в общую борьбу против империалистической агрессии. На результаты этой работы мы и хотели посмотреть. До деревни уже меньше километра. Осталось пройти последнее облако. Нам навстречу идут двое мужчин лет сорока. Они одеты, по обычаю мео, во все черное, волосы уложены в косички. Догадавшись, в каком мы состоянии, они принесли в чайнике горячий чай. Кроме короткого приветствия, они не сказали больше ни слова: горцы - народ не из болтливых. Свирель Последнее усилие, и мы у цели. Расположенные на разной высоте голые площадки заполнены легкими строениями с земляным полом, курятниками, больше похожими на голубятни, загонами для низкорослых выносливых лошадей. Выше нас только бесконечная голубизна неба, все остальное - внизу. Волнами уходят вдаль горные хребты, долины наполнены туманом. Сквозь белесое толстое покрывало кое-где проступают черно-зеленые пятна холмов. Так выглядит в погожий летний день Байкал, если смотреть на него с высоты полета «ТУ-104». Та же спрятанная за облаками бездна, временами чернеющая в просветах. То же море зелени, покрывшей окрестные горы... То же торжественно-радостное ощущение прекрасного, заставляющее забыть на время обо всем. У бамбуковой трубы, по которой родниковая вода тоненькой струйкой течет в деревню, собрались женщины с огромными сосудами из полого внутри бамбука. Они не спешат и вместе с односельчанами с любопытством разглядывают диковинных пришельцев. В молчаливой толпе вижу парнишку лет пятнадцати с американским винчестером на плече. С помощью нашего постоянного спутника, редактора газеты «Нео Лао Хак Сат» Чантхи, знающего местный язык, узнаю, что парня зовут Лаомай. Он охотник, не далее как сегодня с товарищами убил в горах дикого кабана килограммов на 70, жаркое из него уже готовят для гостей. За поясом у Лаомая свирель. Он сделал ее сам, сам украсил причудливой резьбой. Увидев, что свирель мне понравилась, Лаомай тут же ушел. Я встретил его на следующее утро, выйдя полюбоваться восходом. Он молча сидел на бревнышке у дверей дома, где мы ночевали. Красные от бессонной ночи глаза паренька и новая свирель чудесной работы, которую он протянул мне, не оставляли сомнений в том, чем он занимался с тех пор, как мы расстались. Мы не могли сказать друг другу ни слова - опять этот языковой барьер, и просто пожал руку Лаомаю и прикрепил к его видавшей виды куртке советский значок.

- Ленин, - сказал он, разглядывая значок.

- Да, Ленин... Растроганный вниманием почти незнакомого мальчишки, выросшего чуть ли не на краю земли, иду по деревне. В ней 50 дворов, 150 жителей. пришлых двое - две девушки-медсестры, присланные в горы народной властью, - Ванг и Ми. Из медицинского училища в пещере, которое они недавно окончили, шесть дней добирались до места работы пешком. С собой принесли медикаменты, в том числе и советские. Зарплаты не получают (ее не получают ни солдаты, ни работники Патриотического фронта, у них - рацион), живут и питаются вместе с крестьянами. Снова вхожу в дом посмотреть, не проснулись ли товарищи. Присаживаюсь на топчан, покрытый циновкой, на котором спал ночью. Хорошо, что Чантхи предупредил, как надо ложиться: только поперек, иначе у хозяина, по верованиям мео, пропадет свинья. Рядом с топчаном - священное место, внешне напоминающее этажерку. На бамбуковых полатях разложены припасы - ослепительно белый рис, вкуснее которого я не ел нигде в Юго-Восточной Азии, сушеные плоды, бамбуковый сосуд с драгоценной в этих местах солью. В дверь то и дело заглядывают ребятишки. Они рады нежданному развлечению и еще не успели до конца освоить сдержанность старших соплеменников. У мальчишек в руках своеобразные игрушки - живые мохнатые зверьки на веревочках. Времени у ребят в обрез, через несколько минут они вместе с родителями пойдут на рисовые поля, расположенные порой за несколько километров. Пахать огромным ножом они научились, едва начав ходить и говорить. Спустя час деревня пустеет. Возобновился извечный поединок мео с природой - за белый ароматный рис. Каждая горсть его отвоевана у гор, джунглей, безводья, вырвана из твердой, как камень, земли. Ножом, потом, упорством... Оставшиеся дома тоже не сидят без дела. Пожилая женщина вышивает парадный национальный костюм, на это уйдет три года повседневного труда. Старик с ловкостью фокусника плетет высокую корзину. У кузницы, что разместилась на крутом склоне, колдуют кузнецы, их продукция - ножи и мотыги из осколков бомб и сбрасываемых вражескими самолетами резервных баков из-под горючего. Хозяин дома, председатель сельсовета Лаозя, рассказал, как организован труд крестьян. В принципе хозяйство ведется индивидуально, семьями. Но в страду крестьяне обычно объединяются дворов по десять, и по очереди все вместе обрабатывают каждое поле. Рис и другое продовольствие производятся только для внутреннего потребления. До рынка или снабженческо-сбытовой базы сутки пути (это со скоростью, на которую способны только мео, мы бы шли минимум двое суток), поэтому продавать на сторону есть смысл только особо ценные продукты малого объема и веса - опиум, кости диких животных... Над головой снова гудят самолеты. Строем по четыре они летят в сторону Вьетнама. В Нокок их только провожают ненавидящим взглядом. Никто не убегает. Прятаться здесь негде. Отважные и гордые мео не собираются уходить из родных мест. Это их земля. Они готовы отстаивать ее до конца. Не только бойцы отряда самообороны, которые каждую ночь выходят в дозор на случай засылки вражеских диверсионных групп. В Нокок каждый мужчина с детства учится владеть оружием. Как пятнадцатилетний Лаомай, который подарил мне свирель и узнал на значке Ленина..

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.