- А-а! - недовольно сказал Григорий Иванович и искоса поглядел на брата. - Не в ей дело. Ты ответь мне, сумею ли я на своей пенсии-то заткнуть другому рот? Вот в чем перец-то!
- Кому это «другому»? - удивился Дмитрий Иванович.
- Да тому, кто вслед мне тычет с ухмылкой. Мол, перестал бы выкрючивать из себя, жил бы с умом, другим не мешал, да и сам в накладе бы не остался. - Григорий Иванович остановился вдруг, сунул руки в карманы, посмотрел под ноги. - Эх, Митя! Я, хочешь знать, и ныне делю людей на конармейцев и неконармейцев!
- Это как же? - спросил Дмитрий Иванович.
- А так! Несешь дело наше дальше - боец! Присосался к нему - сволочь. - Григорий Иванович рубанул воздух рукой, словно шашкой, и с досады сплюнул. - И я этой сволочи жизнью своей, работой честной доказать должон, в чем правда жизни нашей. И если я безобразие какое примечаю, то не мне глаза прятать... Вник? А ты про пенсию мне.
- Да-а, - неопределенно поддакнул Дмитрий Иванович и пожал плечами. - Но зачем тебе это доказывать, не пойму?
- Забывать кой-кто стал, за что мы деникиных разных рубали.
- Не все позабыли, Гриша. Правильные люди хорошо это помнят. Бурлишь кипятком зря, - успокоил его Дмитрий Иванович, все больше удивляясь ему. - Слишком ты на сердце все кладешь.
- А как я должон иначе? - Григорий Иванович шел, раскачиваясь, припадая на левый бок. - Поясни, как? - И, помолчав, тише уже, но с досадой на брата сказал: - Вот Кланька, та меня понимает. У самого крыльца Дмитрий Иванович остановил его.
- Я, Гриша, тоже понимаю тебя. Не хуже Клавдии. - Дмитрий Иванович носком теплого ботинка поковырял снег. - Но ты, ты дай слово мне себя беречь. И семью. Беда там, где и не ждешь ее. Зачем лезть на рожон?
- Ха! - вскинулся Григорий Иванович. - Ведь это ты Настасьины слова говоришь. И мазню, значит, читать давала? Ну, баба!
- Доживи спокойно свое, не ершись, - глухо сказал Дмитрий Иванович. - Ты только верно меня пойми: правда твоя, но ты уже отходил свое. Помоложе есть, покрепче. Так-то вот. - Он посматривал сбоку на брата и теперь верил, что не на ветер говорит Григорий все это.
- Чудно! - Григорий Иванович исподлобья посмотрел на брата.
- Что тебе чудно, скажи?
- А то, что все должно наизворот быть.
- Как понимать тебя? - удивился Дмитрий Иванович.
- А так! Не по Настасьиной научке говорить тебе, Митя. Мы в коммунистах ходим.
- Кровь в нас одна, сам пишешь! - Дмитрий Иванович закипел от обиды, но сдержался. - О чужом человеке не стал бы печься. А раз так...
- Ну-ну, брось. - Григорий Иванович смутился и тронул его за локоть. - Щи простыли давно. Айда полдничать. 5 Прожил Дмитрий Иванович у брата три дня. И хоть ничего вроде бы не произошло особенного, стало ему не по себе после разговора с Григорием. Все больше молчал он, и ему хотелось поскорее уехать к себе. Теперь в обратном поезде думал он неотступно о Григории, и ему казалось, будто не так все вышло, как загадывал, отправляясь в гости. Но только сейчас, оставшись опять в одиночестве, он ощутил это с обнажающей остротой. Ему захотелось прямо в эту же минуту высказать Григорию то главное, о чем не дало глупое самодовольство заговорить там, у него дома. Что бы это могло быть, Дмитрий Иванович и сам толком не знал, но, наверно, поведал бы брату о том, как одиноко и горько живется ему на свете, хотя ни в чем не знает себе отказа. Как невыносимо коротать время в пустой квартире, как жутко лежать в постели по ночам, и думать о недалеком конце, и знать наперед, что некому даже тебя будет проводить до могилы. А может быть, о том, что нет и не было у него никогда в жизни, как у Григория, своей песни, которую можно было бы петь нутром и которая прибавляла бы силы в трудную минуту... Он вспомнил, как нынешним утром брат привез его к станции на казенных санях. Они стояли с Григорием у поезда так близко друг к другу, что пар от их дыхания спутывался в один клубок. Дмитрий Иванович смотрел на братову деревянную ногу, и отчего-то думалось ему, будто ей, голой, невмоготу на таком холоде. Рядом с другой, целой, в подшитом широком валенке она казалась тощей и ненадежной, точно вот-вот могла хрупнуть от мороза.
- Приехал бы ко мне, протез бы хороший устроили, - сказал тогда Дмитрий Иванович. - В городе мигом такое.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.