Старшая сестра

- Зато приятно. Значит, фашисты тебя боятся.

Одарка хрустнула пальцами.

- И не представляешь себе, как за тобой охотятся. Берегись, Ромушка.

- Ты боишься?

- Надо быть осторожным. Смерть подстерегает тебя на каждом шагу! Если наши скоро не придут, то... - Голос ее задрожал. - Ты такой горячий, так пренебрегаешь опасностью, и это может погубить тебя... Ой, Ромочка! - В порыве сестра так громко крикнула, что он даже на кровать оглянулся (я вросла в подушку) и попросил говорить потише.

Она умолкла, тяжело дыша. Загоруйко тоже задумался. Я переживала не меньше их и опасалась, что в этой тишине сердце меня выдаст: так страшно оно колотилось.

- Но не сидеть же мне в землянке! - возразил он. - Я, Дашенька, вынужден... Ты сама это прекрасно понимаешь, борьба с врагом этого требует!

- Я знаю, знаю. Да тебе все не терпится, много лишнего взваливаешь на себя. Ты с какой - то фанатичной уверенностью думаешь, будто там, куда нога твоя ступает, смерти нет никакой. Мне известно о твоих разведках, о твоей прогулке по Днепру и встрече с «ими. Прошу тебя...

- Добро. Буду осторожнее, обещаю, - неожиданно властно сказал Загоруйко и повернулся к ней: - А тебя никто не выдаст?

- Кажется, нет. Вообще... Понимаешь, - Одарка замялась, - раньше никто не знал о нашей дружбе... Никому и в голову не приходило. Даже наши, кроме Лиды, не догадываются, что я тут главный ключ к лесу.

- Это хорошо. - Загоруйко протянул руку к Одарке, но она отстранилась. - Ну, подойди, доколе будешь такой?..

Она затихла, не двигаясь. Тогда он легко соскочил со столика и исчез в темноте.

- Тяжело тебе, Дашок? Все беспокоишься? - несколько погодя услышала я.

- Мне - то что? За тебя страшно. Я боюсь, боюсь подумать, что, когда настанет долгожданный час и солнце у нас взойдет, ты,. - Шепот ее оборвался.

Его голос был спокойным:

- Ну зачем же думать так мрачно? Будем лучше верить, что увидим алые знамена и что все кончится победой, жизнью. А когда уж так не получится... - Воцарилась снова тишина. - Тогда... надо, милая, думать, что боремся мы не зря, что жизнь будет отдана за главное - за победу, и на душе будет легче... Как терзает, как ранит душу этот родной опустошенный край, эти порабощенные, измученные люди! Это же маши люди, гордые советские люди! Нельзя, нельзя допустить, чтобы их, как скотину, кнутом стегали! Да что там жизнь!... Ты не забыла Островского: «Помни, что кроме личного у нас есть гораздо более важное - это борьба и честь нашей Родины».

Меня давно уже душили слезы, и я едва сдерживала себя, чтобы не разрыдаться во весь голос. Так вот он какой отважный, бесстрашный, этот Загоруйко!

Они еще о чем - то говорили, правда, уже тише, но конец я расслышала.

- Я верю, что доживем... Я очень люблю весну, сады в цвету, запах нагретой земли, - взволнованно и искренне говорил он. - Мне бы не на машиностроительном учиться, а по стопам Мичурина идти. Там, в грядущем, будет много садов, много новых светлых зданий, и люди будут красивые, сильные, закаленные.

Знаешь, мне вот до боли работать хочется, я бы создавал все новое, особенное, красивое... Загоруйко уже стоял возле окна, почти заслонив его собою, и глядел в черную, грязную ночь.