Потоптавшись еще немного, он садится на тахту, задумывается. Потом дрожащей от волнения рукой поворачивает регулятор приемника.

Вот порозовел глазок индикатора, накалился, налился свежей весенней зеленью.

- ...ваши часы. Третий сигнал дается ровно в девятнадцать часов по московскому...

- Спасибо! Знаю! А сеанс в шесть тридцать...

Савватеев резко крутит регулятор. Мигает зеленый глазок. Наплывает музыка. Кто - то задорно выстукивает на дощечках ксилофона: тим - тир - лир - лим, - будто грибной дождик скачет по солнечным лужам.

Тонкая струнка скачет по коротким волнам. Что - то попискивает, трещит, воет, и вдруг:

- Алеша, Алешенька, родной! Ты слышишь? Сейчас будет говорить наш Вовка... - И шепот: - Вовочка, скажи «папа», «па - па»...

Но неведомый Вовка почему - то не говорит «папа», а только басовито мычит, а потом тонко смеется, будто его щекочут.

- Алешенька, ты слышал? -

снова доносится из приемника ясный взволнованный женский голос. - Алеша, как ты себя чувствуешь? У вас холодно?.. Мы по тебе очень соскучились, но это ничего: мы скоро увидимся. Передай привет своим товарищам... Алешенька, мы тебя очень любим!... Да, любим!

И такая ликующая уверенность слышится в голосе женщины, заявляющей на весь мир и тому одному о своей любви, что даже Савватеев чувствует, как к сердцу приливает волна благодарности.

Оглянувшись, он видит, что Лена опять в комнате. Она сидит в углу, за письменным столом, и что - то пишет, заглядывая в книгу: Лена учится на последнем курсе техникума. Ухо прикрыла ладонью: видимо, радио мешает ей сосредоточиться.

Савватеев убавляет громкость. Он знает: только что приглушенные голоса - это разговор по радиотелефону. Им, как единственным средством связи, пользуются в самых глубинных районах страны. В назначенный час на определенной волне «глубинки» поддерживают отношения с остальным миром. Люди отчитываются о работе, получают задания, разговаривают с родными и близкими.

Савватеев представляет себе огонек, слабо мерцающий среди черных лесов или острых скал, погребенную в снегах палатку поисковой партии, людей в косматой одежде, сгрудившихся над передатчиком.

В приемнике опять женский голос - теперь едва слышный. Савватеев оглядывается еще раз. Лена по - прежнему смотрит в тетрадь, но уже отняла ладонь от уха, и по нежной раковинке, насквозь просвеченной лучом настольной лампы, чувствуется, что слушает. Он довернул регулятор.

- Борис, Борис!... Зачем ты им поверил? Ты ведь знаешь своих родителей, знаешь, как они смотрели на твою семью... Борис!...

Брови Савватеева медленно сдвигаются. Он улавливает в этом новом женском голосе, грудном и скорбном, укор, боль, тупую горечь отчаяния. Так можно говорить от невыплаканных слез или после того, как они уже выплаканы все до единой.

- Послушай, Борис!... - настаивая, но уже теряя надежду, говорит женщина. - Это неправда, Борис! Они тебя обманули, а ты поверил и уехал от нас...

Очевидно, ей отвечают, но другой голос здесь неслышен. Вместо него текут тревожные, тяжелые паузы. Савватееву уже хочется выключить приемник: он чувствует неловкость, будто вошел, куда не следовало и когда не следовало, будто нечаянно подслушал чужую тайну, чужое горе. Но это чужое горе, несомое короткими волнами по вселенной, - человеческое горе, и поэтому нельзя отключиться от него простым поворотом регулятора!

- Борис, я знаю, что ты упрямый... Но пойми: нам очень плохо. Очень трудно... Ты ничего не хочешь понять. Скажи, что ты приедешь к нам, Борис...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.