Он любил брать то, что трудно было опознать.
Внезапно толстяк повернулся и презрительно посмотрел на Оскара. «Червь! - совершенно определенно говорили его глаза. - Червь!»
«Чертовщина! - подумал Оскар. - И зачем только я сюда пришел?»
Он вдруг захотел встать и уйти. Но странные ассоциации, возникшие в его уме, оказались сильнее такого желания. Церковь, с ее могильной тишиной, с ее удушливой, гнетущей атмосферой, напоминала ему тюрьму. Это чувство заставляло его сидеть на месте. Он боялся услышать грубую ругань тюремного надзирателя, боялся пинка в зад, если осмелится нарушить благопристойную тишину.
Когда служение началось, упитанный сосед Оскара выпрямился и сидел, точно застывший, положив кулаки на колени, слегка приподняв локти и задрав кверху подбородок, как бы ожидая, что бог одобряюще улыбнется ему с высоты. Время от времени он поглядывал по сторонам, словно желая сказать: «Да, я здесь. Можете это поставить мне в заслугу. Шесть дней в неделю я из вас, братья мои, вытягиваю жилы, но сегодня я здесь!»
Когда все запели гимн перед началом службы, солидный бас толстяка, казалось, заглушил остальные голоса, если не считать женственного визга другого мужчины.
За этим гимном последовал другой, и при его исполнении Оскара охватило непреодолимое желание ударить соседа ногой по лодыжке и убежать из церкви. Он с удовольствием запустил бы ему нож в живот. При этом, вероятно, хлопнуло бы на всю церковь, как это бывает, когда ткнешь булавкой в игрушечный воздушный шар. Наконец, Оскару надоело рисовать в уме подобные картины. Он начал размышлять о том, даст ли ему какой - нибудь скупщик хотя бы десять центов за чуточку подержанный молитвенник...
Но вот в службе наступил перерыв. Органист заиграл особенно благоговейно, и Оскар услышал чудесные звуки. На него эти звуки производили примерно такое же впечатление, как бульканье родника на человека, умирающего от жажды в пустыне. Он сидел не дыша, словно загипнотизированный: вера наконец возымела свое действие!
Рука ненавистного соседа потянулась к карману, из которого тут же вынырнул соблазнительный бумажник, и Оскар едва удержался, чтобы не броситься на толстяка... Из множества кредиток толстяк отделил двадцатидолларовый билет. Бумажник он сунул обратно в карман, а кредитный билет держал на виду, положив руку на колено. Искоса поглядывал он на Оскара, словно хотел сказать:
«Ну, что, червь? Что ты можешь предложить богу?»
Спохватившись в последнюю минуту, когда церковная тарелка была уже совсем рядом, Оскар быстро вытащил из кармана и бросил на тарелку блестящий металлический кружочек, который мальчишки суют в телефон - автомат и который он поднял вчера на улице, приняв его за пятицентовую монету. Широким взмахом руки толстяк положил на тарелку двадцатидолларовый билет.
Служение кончилось, и молящиеся начали выходить из церкви с выражением гордости, смешанной с чувством облегчения.
Минут десять спустя Оскар вернулся в церковь, подошел к пастору.
- Отец, - начал он с глубоким чувством, вызванным голодом, - я хочу рассказать вам, как меня тронула ваша проповедь. Мне не повезло - я заболел и давно хожу без работы. Когда вы кончили проповедь, глаза мои наполнились слезами, и я ничего не видел перед собой. Кроме того, я думал о том, какой славный парень этот самый Иисус, про которого вы говорили, - и по ошибке положил на тарелку двадцатидолларовый билет вместо долларовой бумажки. Если я не получу обратно эти двадцать долларов, мне придется голодать.
Пастор улыбнулся и покраснел:
- Итак, вам понравилась моя проповедь? Если сравнить ее с другими проповедями, которые вам приходилось слышать, то как она вам покажется - столь же хороша или лучше?
- Знаете, отец, я всю свою жизнь по воскресеньям хожу в церковь. Но я пока еще не встречал священника, чья проповедь могла бы сравниться с вашей. Я уже сказал, что мне трудно было сдержать слезы. Вам бы переехать в Нью - Йорк. Там вы сможете устраивать служение утром и вечером, а то еще и посреди дня, и церковь никогда не будет пустовать. Там у вас дела пойдут еще лучше.
- Мне доставило бы удовольствие, - сказал пастор серьезно, - если бы я мог вернуть вам двадцатидолларовый билет, принимая во внимание то печальное обстоятельство, что вы положили его на тарелку по ошибке, но, видите ли, это, так сказать, необычно. Есть такие люди, которым не всегда можно поверить на слово... Я, конечно, нисколько не подозреваю вас. Я вполне уверен, что вы честный, благородный человек, но, видите ли, существуют известные правила, которых приходится держаться, чтобы не допустить...
- А зачем вы должны верить мне на слово? - прервал его Оскар. - Скажу вам, отец, что я всегда записываю номер двадцатидолларовых кредитных билетов на тот случай, если меня ограбят и пойманного преступника надо будет уличить... Мне не так уж часто попадаются такие билеты, чтобы я спутал номера. Номер этого билета записан у меня вот здесь, на клочке бумаги.
Оскар протянул бумажку пастору.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Из записной книжки фельетониста