Персональное дело Олега Бегучева

Между тем на факультетском бюро комсомола поведение Олега вызывало серьёзную тревогу. За некоторыми комсомольцами стала замечаться так называемая «бегучевщина». Кто - то не выполнил порученного задания и на вопрос, как он мог допустить это, скаламбурил, что «допуска к этому не требуется»; кто - то, придя на собрание, не стесняясь, демонстративно раскрыл толстую книгу... Некоторые, узнав про неудачную беседу Олега в общежитии, добродушно посмеивались: «А что с него возьмёшь: горбатого могила исправит».

Но комитет комсомола был другого мнения. Через полгода Олег получит диплом об окончании университета. Но куда бы Олег ни пришёл в науку ли, на производство ли, - «бегучевщину» там не примут. Да и имеют ли комсомольцы право отпускать его в новую жизнь со старыми грехами? До сих пор никто не мешал ему оставаться высокомерным, самовлюблённым человеком - ни учителя в школе, ни почтенный отец - профессор, ни товарищи по группе. Школьником он плохо учился, хулиганил, целыми днями пропадал на улице. Университетский этап жизни Олега был характерен уже другим. Оставаясь высокомерным и пренебрежительным, он стал отличником - студентом, и это успокоило его товарищей. Характер - дело десятое, главное - учёба. Так поверхностно отнеслись комсомольцы физического факультета к понятию о том, каким должен быть советский студент. А между тем это имело близкое отношение к общественно - деловым качествам молодого советского специалиста. Вспомнились слова одного уважаемого профессора, который в, разговоре об Олеге сказал: «Бегучев - это человек однобокий: что ему поручишь, он сделает, а с коллективом работать не будет». А ведь первое деловое качество советского специалиста - быть хорошим организатором. Можно ли доверить Олегу производство, людей, коллектив? Кстати, верит ли он людям сам, открывает ли себя другу? Кто - то растерянно переспросил:

- Другу? А он у него есть, друг?

- Конечно. Ведь он дружит с тобою, Марк? Марк неопределённо пожал плечами. Кто - то из девушек сказал:

- А я видела его несколько раз с Лёней Хадрасом.

- Нет, у Леонида есть другой товарищ. Чаще всего Олег бывает с Алексеевым.

Комсомольцы виновато посматривали друг на друга, боясь признаться самим себе, что, может быть, так же поверхностно знают они и остальных своих товарищей по курсу, по группе... Так возникла повестка дня очередного комсомольского собрания. В ней ничего не упоминалось об Олеге Бегучеве. Просто в объявлении было указано, что такого - то числа назначается комсомольское собрание на тему: «Комсомольская работа не терпит равнодушия». Но Олегу такое собрание не обещало «особых эмоций». Он презрительно поморщился и, даже не предупредив комсорга Юру Ирхина, сразу после лекций ушёл в читальный зал. Это пренебрежение возмутило даже самых терпеливых.

Собрание было бурным. Все говорили горячо, от души, приводили примеры высокой принципиальности в дружбе великих людей, и, должно быть, именно это заставило Юру Алексеева выступить по поводу Олега без всяких скидок на дружбу.

- Его исправит только строгий выговор! - резко сказал Юра. - Уж поверьте мне: я - то его знаю!

Предложение Алексеева рассмотреть этот вопрос на комитете поддержали и остальные.

- Ты, Юрий, молодец, - сказал Алексееву после собрания однокурсник Гаркун. - Истинный друг так и должен был поступить. Надеюсь, ты искренне желаешь, чтобы Олег исправился. Не такой уж он отпетый, чтоб мы все не верили в это исправление. А чтоб совесть тебя не мучила, напомню тебе одну хорошую русскую пословицу: «Друг спорит - недруг поддакивает».

Но принципиальности Алексеева хватило ненадолго. Уже на другой день, когда разузнавший обо всём Олег подошёл к нему и спросил: «Кто всё это состряпал?», - Юрий промычал что - то невразумительное. Выговор, может, ещё и не объявят, а с Олегом шутки плохи.

- Подожди, может, ещё комитет не утвердит, - только и нашёлся что сказать Олегу Алексеев.

Ох, как не хотелось ему идти на это заседание комитета! И хотя он пошёл, язык его отказался повторить в присутствии Олега всё, что он говорил на комсомольском собрании. А Олег глядит на него со своей обычной усмешечкой.

Внимательно смотрели на Алексеева и Гаркун и пять других товарищей, которые слышали выступление Юры на комсомольском собрании. Разбирая дело Олега Бегучева, они думали и о судьбе другого молодого специалиста. Разные люди, оба они вызывали у них законную тревогу: Бегучев - высокомерием, Алексеев - трусостью. Но вот Олег опустил глаза и, подперев голову ладонью, задумался. Может быть, о том, что лёгкая дружба с Юрием устраивала его до беды, что теперь он испытывает от всего этого разочарование и нестерпимую жажду в откровенности, которую доверишь не всякому... Вокруг сидели тоже друзья, друзья взыскательные, суровые в своей критике, но душевные в своём отношении к Бегучеву. Но Олег этого не замечал. Ясно было только одно: его уличают, его хотят наказать, а раз так, то он их всех вообще знать не хочет... Олег небрежно откинулся на спинку стула. Это означало: «Можете выносить хоть десять «строгачей» - меня это не трогает».

И когда строгий выговор за высокомерие и пренебрежительное отношение к товарищам был вынесен, Гаркун предложил поставить вопрос перед учёным советом университета о лишении Бегучева почётной стипендии имени Ньютона. Предложение это приняли единогласно.

Олег поник. Это было уже лишение чести молодого учёного. Рушились мечты об аспирантуре: разве теперь примут? Знали ли об этом его товарищи? Да, знали. И часом позже Люся Борисова говорила ему:

- Всё зависит только от тебя. Есть ещё время исправиться. Докажи, что ты можешь быть другим. Мы виноваты тоже: слишком долго прощали...

- Да, - согласился Олег. - У меня это ещё со школы...

Потом к ним подошёл комсорг Юра Ирхин. Сутуловатый и застенчивый, он долго не знал, с чего начать разговор, и молчаливым взглядом пообещал Олегу в случае чего быть рядом.