Ирина

- Лена, - произношу я. - Мне надо сказать вам что-то очень важное.

Я знаю, она сейчас обернётся ко мне и спросит: «Что же вы хотите сказать мне, Толя?»

Она обернулась и сказала:

- Не надо, ничего не надо говорить, милый...

Сказала и, прежде чем я успел как-либо реагировать на эту совершенно непредусмотренную автором для слесаря Анатолия фразу, звонко поцеловала меня и мгновенно растаяла в подъезде большого, многоэтажного дома.

Я забыл о том, что мне надо было прислониться к уличному фонарю, и бросился в подъезд, поглотивший Лену. Конечно, подъезд казался подъездом только из зрительного зала, и едва я сделал шаг за дверьми, как налетел на огромный бутафорский танк. У фанерных гусениц на каком-то обрубке дерева сидела, обхватив голову руками, Лена.

- Что вы натворили! - вскричал я. - Что это вам взбрело в голову на двадцать восьмом поцелуе?!.

Она отняла руки от головы и насторожилась. Она к чему-то прислушивалась. Но к чему? К моим ли словам или к доносившимся из зала аплодисментам, гул которых нарастал и нарастал? Зрители, значит, ничего не заметили. Может быть, такой вариант концовки пьесы показался им даже лучшим?

- Вы плохо знаете арифметику, - сказала вдруг эта удивительная девушка, - двадцать восьмой, говорите вы? Нет, это первый поцелуй...

... Вот и всё, что мне хотелось рассказать вам, Иван Владимирович, в этом письме. Ирина передаёт вам привет. А дочку (у нас обязательно будет дочь!) мы с Ириной решили назвать Леной. Пожалуйста, не проговоритесь только никому: это пока ещё секрет.