Отцовская гордость

- Не то, чтоб очень, но есть немного. Глаз карий, быстрый... Отцовский.

- Знаю такую... Глаз - го быстрый, - сторож немного смущён. - А вот намедни на чёрную доску попала, недогрузила.

- Не моя! - помрачнев, но твёрдо говорит отец. - Что хочешь, не моя!

- Вот оказия! - задумывается сторож. - Никак, придётся тебе в контору. Или нет... погоди тропики. Уж постараюсь для земляка. Ты постой минуту, а я у бригадира спрошу. Они нынче на этом участке работают: «Максима Горького» разгружают.

Сторож уходит, заложив изнутри ворота. Мимо гулко катился, цокая на стыках, красно - бурый вагончик. Его только что пренебрежительно толкнул закопчённый паровоз. Вместе с волной речных запахов сюда доносится издалека по воде глухой и глубокий басок парохода. Где - то легко и чётко простучала моторка. В наступившей на мгновенье тишине со странной ясностью слышен из - под берега чей - то негромкий голос:

- Опять с «Русалки» вёсла упёрли... И снова оглушительно шипит паровоз. Потом приезжий слышит звук шагов.

- Идём, - говорит сторож, пропуская его в ворота и закладывая их снова. - Точно. Она. На втором портовом.

Они идут мимо открытых закромов, мимо сияющих золотом помидоров, отражающихся лиловым пламенем баклажан, малахитовой рябью камышинских арбузов. Газолиновую вонь пыхтящих трёхтонок легко забивает сладкий аромат дынь - дубовок.

- Однако не знаю, поговоришь ли с дочкой, - продолжает сторож, перешагнув через нестерпимо блистающие рельсы подъездного пути. - Очень уж минута горячая. Бригада, где дочка твоя, тянуть не любит, а тут, на «Горьком», и капитан и команда больно быстры да горяч: Не приведи бот с разгрузкой задержать, график ихний потревожить!

- Видать, имя берегут, что судну ладе - но, - говорит, поспешая за сторожем, приезжий.

Голоса их звучат глухо среди огромных рогожных тюков, чьи добродушные рыхлые брюха туго перетянуты верёвочными очкурами. Рядом с ними кажутся особенно стройными твёрдорёбрые ящики с сормовскими адресами, с чёткими на белизне дерева надписями: «Верх!», «Осторожно!», «Не кантовать!» И не додумаешь, что эти махины - такие недотроги.

- Небось, узрит родителя - загорится, - говорит приезжий. - У нас уж так в роду: родители первое всего. А ну, постой...

Они останавливаются у красно - чёрной доски, разбирая размашистые, вылезшие из аккуратных клеток меловые буквы.

- Вон она! - кричит отец. - На красном третья!. Сто восемьдесят процентов! А ты говоришь... - он стоит, улыбаюсь, блестя весёлыми глазами. - Порода уж наша такая!...

- Идём, идём, - тянет его сторож. - Некогда мне.

Отсюда виден край набережной с нависшим над ней бугшпритом и свисающей из клюза ржавой цепью; толстые шеи причальных тумб, как галстуками, повязанные канатом; треугольник воды, весь в голубых, рыжих, золотых всплесках, а за ним степное, бескрайнее, уходящее в синь Заволжье. Слева, грохоча и скрежеща, ворочаясь во все стороны, будто огрызаясь на стаю псов, работает кран. Трудно связать в одно суету его рычагов, колёс и цепей с лёгким, плавным и медленным полётом висящего на стреле тяжкого груза.

- Твоя! - кричит сквозь грохот сторож, указывая на площадку управления, где трепещет на ветерке, как флаг, жёлто - соломенная кофта. - Знак давай, знак!

Оба, скинув шапки, машут ими. Кричат, что есть силы, но голоса их тонут в грохоте крана. Им видно, как, опершись о поручни, слушает девушка кого - то другого - в фуражке с белым кантом. Потом, распрямившись, дёргает рычаг, и кран скользит по рельсам прямо на них.

- Заприметила! - торжествующе говорит приезжий. - Со всей, как есть, оправой к отцу катит!

Кран, надвигаясь, угрожающе растёт. Ошалело изнывает сирена. Сторож едва успевает стащить спутника с рельсов. Обдав их душным запахом горячего железа, грохоча, проносится тележка. Мелькает энергичное, блестящее от пота лицо девушки. И тут только, глянув вбок, дочка замечает стоящего внизу отца.