Чертовски болела голова. Под ухом что-то надоедливо звенело, и в висках, отсчитывая пульс, глухо стучали молоточки. Если прыгает температура и тело вздрагивает ознобом, - к врубовке становиться нельзя: врубовка требует крепкой руки и верного нажима. Вот почему вчера человек в непонятных синих очках и в смешном белом балахоне совал Чистоклетову беленький отпускной листок.

Чистоклетову почему-то было досадно и стыдно. Он долго отказывался от глазированного листка и сошлись они с человеком в халате на том, что к врубовке Чистоклетов не пойдет, а будет работать по легким делам - на ремонте...

... День начался буднично и серо. Пыхтела, как вчера, как позавчера и как двадцать лет назад подъемная машина; поскрипывала, становясь на кулаки, клеть; переругивались на откатке молодицы, и глухо басил десятник поверхности, доказывая техноруку необходимость исправить, наконец, пути на эстакаде...

... Чистоклетов видал когда-то в городе на витрине диковинные часы с надписью «годовой завод»; медленно-медленно вращался горизонтальный шлифованный диск, защищенный от пылинок стеклянным сводом, застыв в невозмутимом спокойствии, неуловимо ползли стрелки; Чистоклетов два часа допытывался у часовщика, почему эти часы могут идти год без завода - и ничего не понял; уехав на шахту, он неоднократно вспоминал диковинный механизм, брал в руки свой искалеченный временем и детишками будильник, долго думал, и, покачивая головой, говорил о дошлых мастерах, выдумывающих удивительные вещи; а однажды, взглянув издали на эстакаду, где чинно кружились вагонетки - от ствола к опрокиду и обратно (порожняком), вспомнил часы с годовым заводом - медленно-медленно вращался горизонтальный шлифованный диск - и весело рассмеялся...

Клеть камнем провалилась вниз, прыгая на ухабах проводников. Потом шли штреком. Трепались о вчерашней гулянке, о том, что в кооператив селедку привезли - надо после смены зайти взять, - о том, что зубки для врубовых нынче ни к черту не годятся, и о прочем таком завсегдашнем. В штреке мерно маячили звезды. Братва с шахтерками шла от ствола и к стволу - смена. И вдруг впереди звезды сгрудились в кучу, запрыгали и в нерешительности стали. Нарастал гул голосов. Кто-то истошно кричал, матерно ругаясь. Одна звезда оторвалась и помчалась к стволу.

- Стой! - Чистоклетов облапил здоровенного детину. Чернявский поднял лампу. Из тьмы в освещенный клочок подземелья глянули опустошенные ужасом глаза. Нервно дергалась измазанная углем щека и жутко сверкали оскаленные зубы.

- Ты куда?

- Та... там... в лаве... огонь! Огонь...

С неопределимою силою извечной мудрости, с подавляющей монументальной убедительностью накопленного опыта столетиями, - предания и истины, передающиеся из рода в род, из поколения в поколение, непреложные и авторитетные для горняков, как коран для бронзового вакиля из афганских кочевий, поучают сурово и строго:

Горе тому, кто не будет ловок, кто не приобретет прыткости зайца и ловкости пантеры, когда в лаве займется пласт, когда предательский огонек (вырвавшийся из разбитой шахтерки, выскочивший крохотной молнией из стертого и подмоченного кабеля, вспыхнувший искрой при ударе стали о кремень) вопьется жадным вампиром в угольный пласт и пойдет бушевать по продольным и уклонам. Ов-ва! Огонь - стихия. Захлестнет. Испепелит. Задушит. Бросай обушок, бросай топор, мчи к клети и качай на-гора! Смерть стережет зевак, исчисляя возможности к спасению минутами.

- Огонь. Смерть. Гибель...

Подземный огонь страшен тем, что его нельзя потушить. Когда займется пласт, когда пламя багровым поясом раскаленного угля замкнет лаву - нет спасенья участку, ибо нет в мире силы, способной потушить горящий пласт. Забивай наглухо штреки, убегай к стволу, бросай шахту! Годами будет бушевать в далеких недрах жуткая и страшная огненная стихия, пожирая богатые угольные пласты. Годами, пока огонь не задохнется от недостатка воздуха.

Гибель участка, гибель шахты... Кадровик, суровый рыцарь родной шахты (родился на четвертом номере, учился на четвертом номере, вырос на четвертом номере - умереть должен на номере четвертом), кадровик, которому шахта дороже золотых гор и бурной кипучей жизни города, - разве может кадровик остаться немым свидетелем этой жуткой трагедии?

- Сволочь! Оставил забой? Бросил врубовку?.. Искаженное страхом лицо провалилось в темь и чьи-то ноги, сочно чавкая по грязи, затопали к стволу. Чистоклетов выпустил вслед трусу поток суровой витиеватой брани. И он, машинист врубовой машины, по болезни переведенный на ремонт, и Чернявский, помощник машиниста, умчались вперед, навстречу толпам испуганных людей.

- Стой, гады. Бросать забой?..

Заколебались. Повернули. (Про себя: «сумасшедшие»...). Ближе к забоям. Уклон. Штрек. Чем дышать? Проклятая резиновая изоляция! Как мерзко она чадит, корчась в объятиях огня... Вот лава, конвейер. Чистоклетов и Чернявский бросаются в забой.

Круто вверх. Где-то впереди сверкают дивной семицветной радугой извивы кабеля.

Яркими свечами пылают крепежные стойки.

Опаловым бисером переливается раскаленная угольная пыль. Неправда ли, красиво? Проклятые чудеса, проклятая красота смертоносного зрелища!

Легкие надрываются истошным кашлем. Сердце вот-вот разорвется, напрягаясь сверх всяких сил и возможностей. Фуражка, прижатая к лицу, - ей ли заменить противогаз?

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.