Но дело не только в этом. Коммунизм мне снится «голубыми городами», которые явятся на земле неизвестно как. Мне нравятся «сны сияющие», поэтические, романтические до такой степени, что я вижу людей в сверкающих тогах... Мой юный друг от земли не отрывается, и «голубыми городами» его сердце не возьмёшь. Его тянет ко всему бесплатному - «по квиткам». Пришёл ты в сад, потребовал пива - пожалуйста.

... Нынешнему читателю покажется: дети! Да. Но дети своей эпохи, чудесной её наивностью, когда самые простые вещи наших дней казались несбыточными и, наоборот, самые фантастические вымыслы представлялись ближайшим будущим.

В нашем городе было две гимназии - мужская и женская. Каждое лето выходило из этих гимназий около ста человек со средним образованием. На тысячу душ населения - один «образованный». Это была норма жизни, её закон, порядок. И нате вам, что пишет Луначарский! Неправда. Никогда этого не будет.

Между кроватью и полом во тьме начинается дикая перепалка. Из кухни в нашу «спальню» доносится суровый голос матери:

- Будет вам. Из-за какой глупости ругаются между собою!

Мы делаем паузу и переходим на шепот, пока мать не уснёт.

- Где они напечатают миллион «Евтушевских»?

По учебнику Евтушевского мы познавали арифметику в начальной школе. Моё воображение дальше миллиона не идёт. Страшная цифра - миллион. Необъятно, непостижимо! А тетради? Кошмар, сколько тетрадей! Лет четырнадцать я работал в маленькой переплётной мастерской, где также производились тетради на единственной, купленной заграницей линовальной машине. Я вырос на маленьких понятиях. И «они», то есть новая революционная власть, большевики, у меня ещё ассоциируются с маленькими предпринимателями провинциального города, которые представляются мне людьми громадных возможностей.

К тому же: нынешний молодой человек говорит «мы», непроизвольно соединяя свою роль в жизни с её государственностью, а мы были «мы» и больше ничего, и странно было бы присоединить своё маленькое «я» прямо к государству с его настоящим и будущим.

Пронзительным шопотом я ниспровергаю Луначарского и переношу всеобщее обучение к грядущим столетиям, отчего мне в ответ летит неизменная словесная оплеуха:

- Ты мещанин.

Я не обижаюсь, - пускай мещанин. Всё равно мы оба не понимаем сущности мещанства. Мы начинаем жить, выходим на дорогу без подготовки, без знаний, а дорога неизвестная, никем ещё не пройденная, - это советская жизненная дорога к социализму и коммунизму.

Мой будущий Толстой засыпает сразу, не кончивши спора. Ему, конечно, снится университет. Я осторожно подымаюсь, зажигаю лампу и пишу стихи:

«Если ангельский хорал Ринется с небесной кручи, Петь «Интернационал» С нами ангелов научим».

Завтра я эти «дерзкие стихи» буду читать в «Литературной студии» за овальным тёсаным столом, где по вечерам собираются такие же чудаки, как я. Меня разнесёт босой поэт - он «идейно ходит летом босиком», обуваясь с осени, - хотя я со всем пылом стремлюсь подражать его космическим стихам...

2

Но вот приезжает в Советскую Россию Герберт Уэллс...

Нас мучает голодная блокада. Страна в кольце ненависти. Сторожевая служба на морях и океанах не пропускает в Россию ни одного судна с чем бы то ни было. Даже с лекарствами. Берут на измор. Живём мы худо. Живём мы страшно. Разруха.

Зимняя ночь. Депо трамвайщиков. Люди поставили вагоны в парк. В первом часу ночи открывается общее собрание, где «буржуазный спец» - инженер - два часа докладывает трамвайщикам про электрификацию России.

Понятие «белый уголь» звучит так же, как теперь звучит атомная энергия. Инженер, хоть он и вправду буржуазный, так как получал свою долю в прибылях частной трамвайной компании с русским и иностранным капиталом, сам устроил этот доклад. Энергетика составляет главную цель его жизни, и ленинский замысел электрификации России ему поистине дорог.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.