Симфония

К 1923 году Володя был уже комсомольцем, столяром - краснодеревцем. Кроме того, он выучился играть по слуху на пианино и был нарасхват на всех курганских танцевальных вечерах. На испытания в Омский музыкальный техникум он поехал со всем своим столярным скарбом, так как еще не был уверен, что из него выйдет музыкант. Закончив техникум, он поступил в Московскую консерваторию на композиторское отделение... Идея симфонии пришла к нему три года назад. Он спешил на лекции в Консерваторию. Вдруг в мозгу явилась простенькая музыкальная фигура, начальные такты симфонии. Он так был оглушен ими, что не расслышал предостерегающего гудка и чуть не попал под троллейбус. Да, он помнит даже место. Это было рядом с Центральным телеграфом. Прекрасное весеннее утро, свежая, ясная голова, приподнятое настроение. Он пошел медленнее, прислушиваясь к самому себе. Внутри клубился хаос звуков, контуры мелодии делались то резче, то вновь расплывались.

Вернувшись с лекции домой, Бунин присел к пианино. В открытые окна несся многоголосый шум. Это был третий этаж общежития студентов Консерватории. От стены дома, стоявшего напротив, звуки отражались, как от огромного экрана. Львиный бас разучивал арию варяжского гостя. Колоратурное сопрано старательно выводило рулады. Пиликали скрипки, рычали трубы, мимо струились нескончаемые гаммы, перегоняя друг друга. То был как бы музыкальный срез этого трудолюбивого дома. Но внешний шум уже не отвлекал Бунина от мыслей.

Симфония все громче и громче звучала в нем. Полузакрыв глаза, ощупью, бережно касаясь клавиш, продвигался композитор такт за тактом в неизвестность. Пришли соседи по комнате, увидели Володю за клавиатурой, занялись молча своими делами: сейчас рано было расспрашивать...

Он поделился своими мыслями с товарищами по комсомолу на открытом комсомольском собрании, когда были готовы первые две части симфонии. Коротко он рассказал свою жизнь. Это было как бы прологом к симфонии, немного суховатым, сбивчивым, - Бунин был куда красноречивее в музыке. Когда он сел на место, пианист тронул клавиши, - и перед собранием предстала только что описанная жизнь, но уже в звуках, могучих и простых!...

... Да, тогда симфонию встретили очень хорошо, много аплодировали, но, может быть, они просто не хотели расстраивать товарища обидным невниманием? Как отнесутся сегодня к его симфонии суровые экзаменаторы? Сумеют ли понятно рассказать о его жизни скрипки, валторны и виолончели? Бунин старался не глядеть по сторонам, чтобы не выдавать своего волнения. Наступил самый страшный миг его жизни. Дирижер, прямой, празднично щеголеватый, взошел на возвышение и поднял палочку. По залу разлилась тишина.

Первые такты симфонии ми - минор проносятся под сводами, как дуновение ветра. Утро. Утро жизни. Свежесть. Звуки прозрачны и чисты. Мир - такой, каким он отражен в душе ребенка, в светлом - светлом, зеркально спокойном озере.

Но вдруг по озеру проходит рябь.

надвинулись тучи. Все помертвело вокруг. Длинные холодные тени легли на залитые солнцем луга. Волторны! Мрачное рокотанье барабанов!

Как трудно дался ему в свое время этот переход! Он ходил совсем больным от чувств и мыслей, которые не могли найти выхода, потому что он не умел облечь их в нужную форму.

А потом, после многих бессонных ночей, перечеркнув несколько десятков нотных листов, он нашел то, что искал, и с легким сердцем двинулся дальше.

Бунин искоса осматривает зал. Слушают хорошо. Один из профессоров записывает что - то в блокнот. Студентка склонилась на руку, прикрыла ладонью глаза. Неужели слезы? Его симфония доходит, волнует, заставляет плакать?! С неожиданным приливом симпатии он взглядывает на первую скрипку, только что - прекрасно проведшую свою партию. «Чудесные они все - таки люди, эти музыканты! - шепчет он в экстазе. - Хорошо, дирижер! Здесь немного быстрее темп, пожалуйста! Гобои не отстают, нет? Прекрасно!»

Раздается знакомая мелодия. Сначала только силуэт ее, первый намек. Потом мотив становится яснее, подземный родник выбился на поверхность, течет, позванивая по камням. «Эх, позабыт, позаброшен...» Мрачный аккорд обрывает фразу на середине.

Это песенка беспризорного, печальная, хватающая за душу. Сколько раз доводилось мальчику в рваной кацавейке хриплым голосом петь ее в теплушках и на вокзалах, коротать с нею долгие ночи на тендерах или под скирдой сена! И как мастерски гармонизирована она сейчас!

«...я остался сиротою, счастья - до - ли мне нет!» И басы угрюмо поддакивают: правильно, нет тебе счастья - доли, нет! И далекое эхо с грубой издевкой, с гримасами и кривляньем передразнивает мотив. Ого, счастья захотел, еще чего?

Но уже вновь, откуда - то из глубины, поднимается жизнерадостный лейтмотив начала. Он стал сильнее, размах его крыльев теперь широк. Ну - ка, поборемся!

Бунин слушает себя. В памяти мелькают лица. Всплыло и исчезло, как пузырь над водой, одутловатое лицо кондуктора. Задергались какие - то хихикающие злобные рожи. Возникли добрые, спокойные лица старых его друзей - красноармейцев. Потом закивали ободряющие лица учителей и заискрились улыбки товарищей.

Смелые, триумфальные аккорды, шаги марширующих колонн! Масса идет! Громыхают тяжелые, уверенные шаги. Ничто не страшно коллективу. Безнадежной песенки уже нет: она растаяла, растворилась в солнце...

Да, мысль ясна. Человек, сшибленный с ног, встал, поддерживаемый товарищами, и пошел вперед. Он высоко несет голову, он свободен, силен и счастлив сейчас. Он готов обнять целый мир.

- Автора! Автора! - кричат в зале.

Бунин поднимается на эстраду. Да, человек счастлив, Володя Бунин счастлив сейчас, как никогда! Он пожимает руки дирижеру, первой скрипке, благодарит оркестр: «Нет, вы играли отлично. Спасибо! Большущее вам спасибо!»