- Не верю в людей, - вдруг быстро и громко заговорил Митя, - жизнь моя делится надвое - дом и солдатчина, и неизвестно, что для меня хуже... Мой отец известен в нашем городе как махровый черносотенец. Любимые папашины цари были Николай I и Александр III, стало быть, вам уже понятна его природа. К этому я могу добавить, что он был почетным членом палаты Михаила Архангела, писал Пуришкевичу и получал от него письма. В коммерческом училище я имел стипендию Татаринова, черносотенца и миллионера...

Квартира у нас была, как могила, затхлая, темная, пропахшая запахом давно не смененного белья. Я спал в коридоре на сундуке, потому что в. запасной комнате жили три гимназиста пятой гимназии, уездные олухи, исправничьи дети. Отец держал квартиру для гимназистов, а где было жить исправничьим детям из Балты, как не у отца, Петра Калошникова, законоучителя пятой гимназии? Матушка была забитая, пустая и скаредная баба, проще говоря, ничто! И сколько я себя помню, ничего кроме страха и злобы я к моим родителям не чувствовал.

В общем, я не такой уж неспособный и многому мог бы научиться, но из злости и ненависти к родителям я по два года сидел в классах. Каждую четверть года я приносил отцу аттестацию, получал от него плюху и уходил на сундук в коридор. Вот и вся наука - катехизис и кулак. Кулак у моего отца был тяжелый, каменный кулак. Выражался он про меня так: «Митька хотя и дубина, но зато в бога верит».

И верно, я бил поклоны, пел на клиросе, но с самого детства придумал себе забаву - мешал молитву с самыми срамными уличными словами, и в этом была моя месть отцу.

Калошников скрипнул зубами и побледнел.

- Чем больше принуждали меня молиться «за пресветлейшего и вседержавнейшего», тем более его я ненавидел. Тут мне пришла в помощь одна отцовская привычка. Начиная с пятого года, когда появились во всех ученических партах брошюрки и красные книжечки, отец Петр искал их, сам лазил за ними в парты, доставал их у гимназистов из - за пазухи и приносил домой. И дома бросал отобранные книжки и говорил мне зычным, дьяконским басом:

- Предай огню зелье анафемское!

Я брал это зелье, шел на кухню, тут же прятал книжки в моем тайнике за печной трубой. И ночью при огарке читал их и, что мне особенно нравилось, заучивал наизусть. Так я читал все, от сборника песен «Красное знамя» до «Эрфуртской программы», и это был мой аттестат зрелости. И дожил я до девятнадцати лет, по - прежнему ходил в воскресенье и под воскресенье, в праздник и под праздник в церковь, немел от страха перед отцом и начальством, прятался в темном коридоре и читал зараз все из моего тайника - «Санина» и «Русскую историю» Шишко, все - самые похабные и самые умные книжки - папашину добычу.

А папаша ходил по столовой, грузный, шестипудовый, в пропотевшем чесучовом подряснике, икал, харкал, чесал кадык. Не считая этих звуков, квартира наша была могилой. И когда во всем городе праздновали весну, все окна были открыты настежь и деревья были убраны белым каштановым цветом, окна наши были заперты, потому что папаша не терпел уличного шума и сквозняка.

Товарищи? Какие могли быть товарищи у поповича, у черной сотни, у сына протоиерея Калошникова, о котором в газетах писали, что он - единственный поп, служивший молебны о здравии раненых погромщиков. Я нес на себе черное папашино имя, меня мучили стыд и застенчивость. Как мне разжать челюсти и сказать: «Слушайте, я ваш, примите меня к себе, испытайте меня жизнью и смертью». И я молчал, все меня чуждались, и так я жил с клеймом поповича и сына погромщика.

Когда нашли бомбу у Выхлестова, меня первого вызвал жандарм Гарбузов и сказал:

- Вы сын достоуважаемого пастыря, верного царского слуги. Вы один из всего класса богобоязненный, скромный юноша. Расскажите, молодой человек, все, что знаете по этому делу.

Три раза он приставал ко мне с тем же, но я ему не сказал ни слова.

- Сообщите отцу Петру, что сына он воспитал не в страхе божьем, что сын его - негодяй и крамольник, и только, чтобы не срамить на весь город батюшку, запирательство ваше не будет иметь последствий.

В ту же ночь я взял на кухне секач (им на кухне рубят котлеты) и стоял около часа у дверей папашиной спальни. Но так и не вошел к отцу. Изведя себя вконец, повернулся я к иконам и сказал:

- Слушай, бог, если ты таков, как твой поп, то будь ты вместе с ним проклят. А если ты есть на земле или на небе, то помоги мне стать отцеубийцей.

Так я закричал полным голосом и вдруг увидел на пороге спальни отца. Он только трясся и хрипел, до того я удивил его, точно наново родился у него на глазах...

Калошников побледнел, вытер со лба пот и продолжал, слабо и болезненно улыбаясь:

- Но, должно быть, бога нету, и отцеубийцей я не стал. Не глядя, пустил секачом в икону и только слышал, как раскололась икона. И тут же выпрыгнул из окна на улицу. Окно я открыл заранее.

Так я ушел из родительского дома.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.