А когда всех удовлетворил, тогда и попросил артельных товарищей помочь и себе срубик сложить под окна; после уже сам хату доделывал. В четыре света сенцы, но двора ещё нет. Потом пристроит, когда посвободнее станет и народу у него, может быть, прибавится. Вот сын пишет с Камчатки, что скоро приедет жениться... Соберётся семейка...
- Вот бы, чем меня хвалить, - обращается вдруг Коростелёв к председателю, - наградил бы ты меня лучше путёвкой в Сочи. Очень я море люблю, ох, и большое оно! Слаб я что-то стал, хоть и не сдаюсь... До войны посылали меня на поправку, в Сочи эту самую...
Кажется, что в маленьких, тронутых старческой слезой глазах Ильича мелькает бирюзовый отсвет моря - так нежно-прозрачно поголубели они.
- Пошлём, пошлём, дед. Через годик, как совсем отстроимся.
- Да я тогда своими ногами и до станции не дойду. Ты меня сейчас пошли, когда я ещё потанцевать могу, покавалериться!
- Ну, а если я тебе путёвку в ближайшие дни достану, поедешь?
Коростелёв задумывается. Может быть, в его памяти мелькают волны в бахромчатой пене, горячая галька пляжа, залитого неистовым солнцем, под которым так отрадно прогреть одряхлевшие косточки. Но эта картина, видимо, вытесняется другим! - близким, насущным. Скрыв в затяжке вздох, говорит с твёрдостью:
- Нет. Погодить придётся. Ещё кое-что надо достроить, потом конюшни, свинарник, амбары. А без того неспокойно мне будет у моря. Годочек ещё потерплю. Не развалюсь! Не таковский! Вот идёмте, я вам покажу, какой мы дом для правления ладим.
Шагает он впереди всех бодрой развалкой, хочет показать, какой он ещё молодец, выпячивая грудь, шевелит крылатыми усами. Оправляет на себе чистую рубаху и задорно посматривает на нас из-под вздёрнутых бровей.
Большой пятистенный сруб стоит на краю луговины, ниспадающей к прозрачному, перекрытому лёгким туманным стежком Сейму. Хорошая русская работа? Углы сложены крепко, навек, оконницы широки, щедро принимают солнце, от сосновых полов тянет мёдом. Не один десяток лет простоит этот дом, не одно поколение пройдёт под его высокими потолками. Пряный запах дома мешается с росным предвечерним ароматом земли. Сладко, под самое сердце берёт далёкая гармоника...
Позже, угощая нас в своей хате вкусной запущенкой, старик рассказал и о прошлом: как он с малых лет начал плотничать, как точный глазомер и умелые, хваткие руки вывели его в самостоятельные мастера. Настроил он в своей жизни столько, что если сосчитать, на голове волос не хватит. Какую хочешь постройку может возвести.
В германскую войну, например, наводил мосты, гатил болота, строил укрепления. А в нынешней войне совсем не участвовал, зато улицу вот эту самую с артелью своей наладил, и стала она, говорят бабы, почище той, что прежде была. За это и уважают его.
Вот, к примеру, почётные грамоты: четыре областных и пятая районная. Было ещё переходящее красное знамя, только его взяли в город Лыгов, да так и не вернули.
Вечереет. Бледно-сиреневые тени ползут к окнам. Густеют кроны серебристых тополей, протягивающих к избе щедро облиственные ветви.
Мимо проходят парни и девушки, следующие за взопревшим до красноты лица гармонистом.
- Отгуляли! - высовывается в окно Киселёв. - На молотьбу пора!
- Да идём же, Роман Арефьевич! Видишь, всем звеном идём! - бойко отзывается за всех девушка в белой косынке, повязанной по самые брови.
Ушла на ток ночная смена, вернулась дневная.
И долго ещё на завалинке у деда Федюши распевали:
«Вы послушайте, подружки,
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Из записок бывшего комсомольца