I. Чувство природы

В искусстве слова все являются учениками друг друга и каждый идёт своим собственным путём. Но есть, конечно, у каждого пишущего своё предпочтительное отношение к тому или другому автору.

Время от времени и ко мне, старому автору, обращаются за советом молодые, большею частью те, кто сам выбрал или его выбрала тема природы. На страницах «Смены» несколько лет тому назад я приводил опыты литературных ландшафтов молодых авторов вместе с моими советами, называя такое наше содружество «Школой радости».

Сейчас меня снова порадовала одна сибирячка, прислав в нашу «Школу» свои опыты художественного описания Байкала. Прочитав рукопись, я вспомнил начатое нами интересное дело, и в голову пришли некоторые мысли, которыми мне захотелось поделиться прежде, чем дать здесь отрывок из книги Ольги Серовой «Славное море».

Читая о весеннем пробуждении Байкала, поднимающем ввысь душу человека, я думал о Чехове: почему у него в рассказах пейзаж обыкновенно не развёртывается в картину природы, как бы открывающую собою не душу отдельного маленького, а всего великого человека? Вот пример, типичный для Чехова: «Солнце величественно склоняется...» Мы приготовлены услышать, может быть, молитву муэдзина, восходящего на минарет. Вместо этого в лучах вечернего солнца по пыльной дороге катится бричка ветеринарного фельдшера. И тем самым читатель уже подготовлен к печальному комизму от встречи великого солнца с душой отдельного маленького человечка. Тысячами подобных пейзажей, похожих на дачки для человеческих душ, окружает Чехов своих героев. И оттого у нас после чтения его рассказов дробится чувство природы и к человеку остаётся, в лучшем случае, лишь сострадание и печаль. Чеховский герой - «маленький человек» - забит жизнью, и ему не до лучей, не до природы, не до жиру, а лишь бы живу быть. Вот это «лишь бы живу быть» и окрашивает так печально душу чеховских героев. Но у того же Чехова, измученного думой сердечной о бедном человеке, бывает, вырвется из-под нравственного гнёта свободная природа и с ней вместе взовьётся ввысь душа человека, может быть, и составляющая в своём великом единстве то самое, что мы называем природой. У Чехова есть такая картина, мы все её знаем и чтим: это «Степь». Некоторые у нас склонны думать, что картина природы у художника развёртывается за счёт человека и в природу художник уходит, спасаясь от необходимости писать о людях. Нет, это совсем неверно. За всякой картиной природы таится невидимый человек. Вот хотя бы известный «Мостик» Левитана. Когда мы глядим на картину, нам кажется, словно по этому мостику только что прошёл человек и осветил собой эту неяркую, ничем саму по себе не замечательную природу, изображённую на полотне.

Удивительно, какое множество людей, порой совсем некультурных, обладает художественной восприимчивостью к природе. И каждый человек, ощутивший своё единство с миром природы, духовно возвышается. Горький это расширение души человека от соприкосновения его с природой называл геооптимизмом. Мне не известно, сам ли Горький придумал название душевного состояния человека, включённого в движение жизни в природе, или где-нибудь в большой науке уже раньше существовало такое наименование. Но всем нам известно соединение в гармоническом единстве наших отдельных маленьких душ, когда мы действенно соприкасаемся с большой природой сами по себе или через художника. Радуясь или страдая, но человек при этом всегда возвышается.

Давно уже я пользуюсь чувством природы для изображения ландшафта нашей страны. По новизне ли дела, в котором всё нужно видеть своими глазами, по ограниченности ли моих сил, но только я один не могу завершить эту огромную задачу. Вот почему для меня всегда бывает праздник, когда кто-нибудь присылает картину природы своего родного края. Так, помогая один другому, мы со временем воспроизведём в искусстве слова весь совокупный ландшафт нашей страны.

II. Пробуждение озера

Ольга Серова

Родилась я на берегу Байкала, в посёлке Мысовая. В прошлом сюда ссылали политических, и этим да ещё прекрасной дикой малиной, сплошь покрывающей горы, и была достопримечательна наша местность.

Когда я спрашивала: «Как я появилась на свет?» - мне всегда отвечали, что однажды моей матери принесли маленькую девочку, которую нашли в лесу на малине.

Помнить я себя начала очень поздно, но порой из тумана самых ранних лет начинают колыхаться белые низкорослые цветы и одновременно вдруг затрепещет какая-то синяя сверкающая полоса.

Тогда мне было всего три года. Спустя много времени я увидела Байкал и тут сразу почувствовала, что первым моим зрительным восприятием была вода: она-то и вызвала в детской памяти яркую синюю полосу. С тех пор с синим цветом у меня дружба самая интимная. Я даже с синим цветом объединяю представление о людях, о некоторых ощущениях. Так мечта в моём представлении - это нечто бесконечно синее, словно волнистая лента, брошенная в яркий, солнечный день на снегу. Но откуда белые цветы? Я долго искала разгадку в своей памяти и потом случайно набрела на ответ. Белые цветы - это маки, которые мы собирали возле дома, на пригорке, в то время, когда мне было три года. Белые цветы и синяя полоса - всё, что я помню от раннего детства.

Байкал был для меня самым первым, даже ещё не осознанным восприятием красоты. Вероятно, поэтому я так полюбила это озеро. И после окончания института в Москве я равнодушно прошла мимо возможности поехать на юг (мечта многих студентов) и выбрала опять же «Славное море, привольный Байкал».

В своих школьных дневниках я писала торжественные и патетические строки о красавце Байкале, где одно за другим повторялись слова «суровое», «величественное», «мрачное», «гордое».

Но проходили годы, и, вживаясь с Байкалом, узнавая его всё больше и больше, я открывала в озере такие стороны, какие редко кто примечал в нём, и вот тогда появились свои слова.

* * *

Стояли последние дни мая.

На северной оконечности Байкала наступала весна. Уже начинали распускаться деревья, лиловели горы от богульника, верба нахохлилась цыплятами почек. А Байкал всё ещё был скован льдами, и они, сверкающие, белые вдали и серые, рыхлые у берега, держали воды озера в холодном плену.

И природа и люди с единой тоской, досадой, нетерпением ждали, когда же уйдут льды, когда заплещет озеро бирюзовой волной, когда откроются голубые горы и станут купать своё отражение в прозрачных байкальских водах. Ночами всё ещё бродили по озеру холодные туманы, гулко трещали льды, открывались широкие полыньи; казалось тогда, вот-вот разольётся Байкал. Но то был обман: льды снова смыкались, и деревенские мальчишки катались на коньках по тем местам, где вчера бурлило водою.

Этот вечер был полон тревожной тишины. По еле уловимым знакам я ощущала в этой тишине предрешённость и скрытую томящуюся силу, жаждущую показать себя и открыться в бурных действиях. Весь вечер мне было не по себе. Так бывает, когда ждёшь решительных изменений судьбы и час этих изменений всё оттягивается и оттягивается. Но ничего необыкновенного я не ждала и потому не могла понять, откуда взялась тревога. Был день, как многие дни... Прошёл он в утомительной работе и в одиночестве.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.