Не понимая, старик посмотрел на него и перестал улыбаться:
- То есть как это, не по тебе? Работа токаря? Слышишь, мать?
Бабушка Агриппина бесшумно входила и выходила, делая своё дело, и не вмешивалась в разговор мужчин.
- ...всю жизнь у одного станка, на одном заводе... - продолжал Сергей. - Ну, именины, к именинам пиджак, да - по маленькой. Как не надоест!
Тут только Павел Ионыч понял, что Сергей не только без восторга, но и с презрением почти относится к его торжеству.
- Закрой форточку, мать, - помолчав, попросил он. - Значит, так... Хочешь уходить. А завод?
- Да завод и со мной всё равно программы не выполняет! - жёстко сказал Сергей.
- А раз не выполняет, - значит, бросать? - густо покраснел старик. - Как крыса? Завод тебе что, машина? Он тоже живой. Ты, наверно, больную жену любить не будешь? А я вот любил. Ночей не спал, а выходил. И завод... Весь этими вот руками, - он поглядел на свои руки, - и... и горжусь этим!
Павел Ионыч замолчал. В комнате воцарилась такая недобрая тишина, в которой всякое движение и даже дыхание собственное слышать было неловко.
- Раз у тебя такие мысли, - после долгого молчания тихо сказал старик, - значит, все твои поздравления - одна фальшь. А я всё равно горжусь, да...
Сергей опомнился уже на лестнице; он видел перед собой старого, жестоко обиженного им человека. На него нахлынул мучительный запоздалый стыд. Как растерялся старик, когда ляпнул он про пиджак и про именины! И, кажется, даже заметил и попытался расправить
складки! Сергей сморщился, как от боли, и побежал вниз, боясь встретить знакомых, словно каждый по лицу его мог понять, откуда он идёт и что он сейчас наделал.
Морозило. По земле крутилась колкая позёмка. Ветер сердито распахнул пальто и обшарил его ледяными ладонями. Сергей съёжился.
Ему вспомнилась осень сорок первого года. Тогда он также выбежал на улицу, растерянный до испуга: останавливают завод, подводят ветку прямо к цехам, грузят станки! А ремесленники? Если - в тыл, так он не поедет... Сергею было пятнадцать лет. Он стоял и с ужасом чувствовал: совершается что - то самое важное, а он никому не нужен, и всё произойдёт без него.
Через неделю или две завод пустили снова. Поперёк сквера поставили противотанковые ежи из рельсов, и в темноте, напоровшись на них животом, Сергей, один на пустом сквере, ругался громко, как рассерженный хозяин:
- Безобразие, можно ноги переломать!...
Сергей растерянно оглянулся. Сейчас он по - настоящему остался в стороне. Чего - то он не додумал. Не сумел.
Тосе хотелось при свете показаться Сергею в новой шубке, и она огорчилась, когда ей передали, что Сергей ждёт её у подъезда. Она сошла с лестницы счастливая: на улице вьюга и снег, а он всё равно ждёт её. Как всегда, увидя его, она растерялась: так это было хорошо. Они поздоровались за руку, оба сняли перчатки. А потом Сергей взял Тосю за локоть - сейчас она пойдёт мелкими шажками. а Сергей будет бережно приноравливать к её походке свои большие шаги.
Тося не сразу заметила, что говорит она одна. Она встревоженно заглянула ему в лицо.
- Мы не пойдём сегодня в кино, Тося, - не глядя на неё, сказал Сергей.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.