Письмо показалось Ване холодным, толковым, даже хитрым, но его конец, а главное - воображаемое ощущенье на губах губ Маруси, а на руках тепла ее талии подняли в нем надежду: а может быть те письма действительно не настоящие? Ему хотелось, чтобы это так и было, чтоб Маруся стала прежней. Его охватило нетерпение.

И вот Маруся пришла в цех. Товарищи и машины исчезли из его глаз. Цех замер, с минуту последил, как он вглядывается в ее лицо, в глаза, и загремел громче прежнего. Ване показалось, что перед ним не та Маруся, что это четвертая Маруся. До ночи, когда они бродили по набережной, она была одной, в ту ночь была другой, в письмах - третьей, а теперь - четвертая. Какая из них настоящая, какая хитрит, какая испытывает его, он не знал. Желание говорить с нею, вернуть прежнее, вернуть то, что было в ту ночь, свернулось в нем и погасло.

Он проворнее обыкновенного задвигался у плиты, громко расспрашивал о работе в колхозе и кидал слова о ячейке, о прочитанных книгах. Маруся не почувствовала клокотавшей в нем смуты, рукою притронулась к его плечу и, как о чем - то вполне ясном и решенном, сказала:

- Ну, значит, в шесть, на той скамейке, помнишь?

Это вконец расхолодило Ваню, и он тут же спросил себя: «А зачем я пойду?»

Вечером он почти ощущал рядом с собою Марусю, несколько раз брался за кепку, бросал ее, раскрывал книгу и, в конце концов, сказал:

- Давай, мать, я чайничек вскипячу! У тебя, небось, что - нибудь вкусное есть...

За чаем он передвигал под столом ноги, комкал край клеенки, но матери казался разговорчивым, спокойным, веселым, и она радовалась... На следующий день Маруся явилась в цех сердитой:

- Что, у тебя опять наводнение было? Ваня услышал глухой стук своего сердца и сознался:

- Да, было. Я не хотел выходить, нету у меня к тебе того, что было.

- А было оно? - почти ехидно спросила Маруся. - Где же оно? В Америку убежало?

Ваню охватила неловкость за нее: «Зачем она допытывается?»

- Ты лучше у себя спроси, - отчужденно оборвал он ее. - Ты мастерица испытывать, а мне некогда.

Он верил, что Маруся вспыхнет и уйдет, но она не ушла, она захлебнулась словами, она колола его вопросами, и голос ее звенел так, будто он обманул ее. Окружающие глядели на них, и бригадир от машины позвал Ваню к себе:

- Ты - комсомолец и должен знать, где выслушивают упреки девушек.

Ваня похолодел, а когда Маруся затерялась в глубине цеха, с натугой отчеканил бригадиру:

- Есть, капитан, все кончено.

Он ошибся, Маруся еще раз напомнила ему о себе. Произошло это в начале лета, в бывшем дворянском собрании, т.е. в Доме союзов. По мраморной лестнице поднялись две смены фабрик, - третья, вечерняя, работала. Для них гремела музыка, для них горели знамена и сверкали увешанные хрусталем люстры.

Здесь, в огнях, в просторе высокого зала, из цифр и чертежей узнали они, что в сутки делают больше, чем должны были бы делать через два с половиной года. Здесь их годовой труд встал перед ними огромными горами. Их поздравляли с победой.

На праздничные слова не раз падал гром оркестра. Потом к сверкающим огням взмыла песня рабочего похода на весь мир. Многие пели ее с поднятыми головами.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.