- Ты вот против бога, а поглядел бы, как на тебе нынче во сне пасха играла, какой веселый ты был...
Ваня провел рукою по губам, покраснел и притворился, будто забыл вымыть зубы. Слова матери всплыли в его памяти только на фабрике: на работу не вышло до ста человек, ни одной полной бригады не было, половина вакуум - аппаратов пустовала, и цех не мог тронуться с места.
Ваня озирался, вспоминал разговоры о спешащих на север гусях и недоумевал: вышедшие на работу, недавно покинувшие деревню новички улыбались и потирали руки:
- Вот попрыгают мастера!
Иные из них, правда, качали головами и сокрушались. По смыслу их слов выходило, будто их удивляют пустые рабочие места, и в то же время было похоже, что они осуждают вышедших на работу за недружность:
- Вот народ, расползлись кто - куда, как раки...
Они явно надеялись, что цех вот - вот распустят, мрачнели под взглядами ударников и косо следили за метавшимися по цеху секретарями организаций и активистами. Среди вышедших нашлись товарищи, работавшие когда - то на аппаратах; подобрались бригады, и часть цеха с трудом заработала. А часа через два грянула производственная мобилизация коммунистов, комсомольцев, активистов, выдвиженцев, учащихся. Черная доска покрылась фамилиями прогульщиков, комсомольцы начали сколачивать сквозные бригады.
Вечерняя смена явилась еще более поределой, но утренняя заменила в ней прогульщиков. Напрасно Маруся бегала вдоль поезда и глазами приказывала стрелкам часов подождать, пока придет Ваня. Стрелки упрямо двигались, и поезд тронулся. Ваня обливался в это время потом за прогульщика и думал: «Завтра открытку пошлю».
На фабрике весь вечер дребезжали телефоны, по домам мобилизованных бегали свободные партийцы и комсомольцы, - шла подготовка к ночной смене. И не явись мобилизованные и молодежь, не останься передовики вечерней смены, цех не сверкал бы в эту ночь огнями, с хвостов машин его не летела бы на столы карамель. Ночная смена явилась с огромным уроном.
Прогульщики дрогнули только через два дня, но не сдались: одни выходили на работу, другие, словно по уговору, не являлись на нее, а потом скучно и скупо объясняли товарищескому суду:
- Зубы болели.
- Не на кого было детей оставить.
Ваня вечер за вечером заменял прогульщиков и все шире раскрывал глаза: новички едко намекали, что такие, как он, топят их, и уверяли друг друга, что пасха свое возьмет: так нельзя гулять ее, она зальет фабрику водой, но поставит на своем.
Вода бурой полосой с гулом спешила у ног фабрики и с каждым днем ширилась. Ваня вступил в дружину по борьбе с нею, он получил от Маруси ответ на открытку. Мелкие строки взволновали его, но показались ему капризными и чересчур умными. Особенно резанули его слова о том, что когда любишь, то не рассуждаешь и хоть на минутку, а прибежишь к тому, кого любишь. Выходило, что прибежать на вокзал Ване помешал рассудок.
«Кабы в Америку ехала, прибежал бы, верно», - подумал он и написал подробное письмо о фабричных делах. Теперь, казалось ему, Маруся перестанет мудрить. Кто ж знал, что так разыграется пасха?
В квартиры прогульщиков стайками залетали пионеры, здоровым вручали повестки о явке в фабком, а к больным вызывали врачей. Уже опозорены были прогульщики - коммунисты, бригадиры и неявившиеся на выручку комсомольцы. Уже не над кем было смеяться у кассы прогульщиков. Цех работал увереннее, а вода ширилась, подспудно проникала в фабричные подвалы, и насосы день и ночь выкачивали ее оттуда. Над прогульщиками шумели крыльями надежды:
- Во - о, нынче зальет.
- Уже подступает.
- Не хотели так гулять, гуляйте этак. Вода вскинула бурый рукав на мостовую, положила его на тротуар, стала подниматься к просмоленным щитам подвальных окон и, будто издеваясь над прогульщиками, дрогнула и пошла на убыль.
- Не зальет?
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.