В тайге большой разговор

Бондаренко паясничал, как рыжий в цирке. С комическим ужасом, воздевая руки к небу, он просил у господа бога дать распоряжение небесному каптенармусу, гражданину Николаю - угоднику выдать плачущим по порции украинских галушек. Вылепив из снега грузную бабку, он водрузил ее у самого входа в землянку, заявив, что «це сибрьский куркуль» - кулак, который приглашает каждого желающего взять его под руку и прокатиться на вокзал, где он берется достать билет вне всякой очереди в телячьем вагоне до Харькова без пересадки.

Двое плакавших у порога смеялись, как маленькие дети. Грицько вернулся только к вечеру следующего дня. Он объявил чрезвычайное собрание членов червоноармейской коммуны открытым и произнес сжатую короткую речь.

Он обладал удивительной способностью найти нужное слово, забраться в самую глубину души, затронуть самые сокровенные человеческие чувства, самые дорогие переживания этих простых парней - детей украинской бедноты и батрачества. Если бы oн сказал, что это нужно, они пошли бы за ним на Чулым умирать в холодных волнах этой реки, глубокой и быстрой, что впадает в могучий Енисей.

Он объявил, что коммуна снимается с места, отправляется на северо - восток через тайгу, к Красной речке до особого распоряжения. Писал протокол непременный секретарь Чайчук. Слюны на бумаге, для смачивания карандаша, не было. Слюна мерзла.

- То же полпред! - насмешливо бросали вслед Крахмальному зажиточные белоярские мужики.

Село Белый Яр до революции было известно далеко в округе. Здесь в деревянных избах с геранью в резных окнах жили богатеи - казаки войска енисейского, раздобревшие на царевых льготах и жирном черноземе. С приходом Колчака село одним из первых в Ачинском и Минусинском округе восстало против советской власти, избрав атамана. Маленькую сельскую комячейку выстроили тогда фронтом к тайге и расстреляли в упор из ружей, заряженных самодельной медвежьей свинчаткой.

Свою худую славу село сберегло и до нынешних дней. А в зиму под тридцатый год, когда ушла червоноармейская коммуна по направлению на северо - восток, кулаки преспокойно жили в широких, пахнущих смолою, избах. Их покой охранял председатель Куперов. Это он сказал Занохе, когда тот явился к соседям познакомиться и представить в сельсовет вверительные грамоты на отведенные коммуне земли:

- Я что, я - с нашим удовольствием. А вот мужики поговаривают, мол, присвоили нашу землю хохлы.

- Земли пустует. Надо что б она на себе человечество держала, - строго сказал руководитель коммуны.

Тогда же Заноха договорился и о Крахмальном. Для того, чтобы, по его выражению, «коммуна заимела корень», они решил», оставить полпреда, поселив его на краю Белого Яра. Крахмальному было поручено зимою столярничать, готовя к весне кое - какой инвентарь. Чтобы полпред не умер с голоду - для него купили корову, и, оставив привезенную из полка гармошку, дали директиву через нее завести с местным крестьянством тесные связи, пропагандируя идеи коллективизации.

- Убёг ваш коновод? Увел свою шатию? - подмигивали кулачки в жарко натопленном сельсовете, куда, выдумывая несуществующие дела, бегал греться полпред.

- Рази можно хохлам по нашим морозам, - посмеивались они добродушно в бороду.

Это добродушие имело свои основания. Они не боялись коммуны, считая эту затею дурацкой, - где это видно, чтобы 25 - 30 парней, у которых нет за душой и пары теплых портков, на зиму глядя, сумели продержаться в этих суровых местах. Ни кола, ни двора, ни хлеба, ни фуража, - куда там!

Но это было не бегство, это было отступление по всем правилам стратегии. Талантливый организатор, украинский батрак - червоноармеец Грицько увел свою коммуну за 45 верст в Красноречье на боготольский завод № 13. Здесь коммунары взялись за перевозку зерна со станции Крытово.

Наступили суровые морозы. Два раза в день, по шесть километров в один рейс туда и столько же обратно, они бежали рысью, обгоняя своих собственных лошадей для того, чтобы как - нибудь согреться, спастись от этого проклятого холода. Возчики из местных крестьян с удивлением глядели на этих шальных малохольных людей, которые взялись за извозный промысел в Сибири, не имея ни теплой одежи, ни обувки. Ночью коммунары, сбившись в кучу, согревали друг друга теплом своих тел.

Это было тяжелое испытание. Малодушные не выдерживали, нет - нет да поднимая ропот, что так больше не может продолжаться, что надо взять из банка деньги, купить полушубки и валенки, - пропадают ведь руки и ноги, пропадают живые люди!

Но стоило только притронуться к этой больной теме, - к деньгам, что лежат в банке, - восставали как один Заноха, Бондаренко, Ковтунец, Мироненко и несколько других, и, закипая пламенем негодования, объясняли товарищам, землякам, что это величайшее преступление перед страной равносильно военной измене, и пока они живы - этого не будет.

Люди, сжавшись в комок из мускулов, бежали рысью двенадцать километров туда, двенадцать обратно. Термометр показывал:

- 45°!

Грицько, представительствуя от имени коммуны, на всех заседаниях общественности завода, в нужную минуту поднимал своих полузамерзших людей на заделку производственных прорывов. Он систематически ездил в город для того, чтобы уже теперь подкупать, подбирать инвентарь и машины для будущей весенней посевной. К полпреду в Белый Яр прибывали то сеялка, то триер, то плуги, до двенадцатизвеньевая борона «зигзаг».