Костя готовится к докладу. Он, шагая по комнате, бормочет скороговоркой: «Нужны кадры». Горпромучи не годятся, после учебы ребят посылают работать табельщиками. Между тем не хватает бурильщиков, крепильщиков, механиков, десятников. На брансбергах нет ведущей цепи, из-за этого стоят машины. Все силы, все возможности бросить на механизацию шахт! А вот из Харькова прислали вагон с моторами. При приемке моторы оказались разбитыми и разбросанными. Заведующий механизацией шахт Горелов посещает шахту раз в месяц по наитию. Машины, сотрясаете лихорадочной дрожью, обливаясь холодным потом мазута, вопят от зверского вредительского обращения.
Петька, зажав голову руками и вывалив глаза в книгу, раскачиваясь, скулит жалобной фистулой, что-то о сопротивлении материалов.
Пашка, нагнувшись перед острым осколком зеркала, выдавливает угри, потом, припудрив зубным порошком рожу, повязывается павьим галстуком, надевает пиджак с зеленым платочком ч кармане и, сняв со стены балалайку, украшенную переводными картинками и бантом, отправляется в поселок на вечеринку.
Человек восемь ребят спешно глотают огненный чай с пушистым, вкусно пахнущим хлебом. Они занимаются в кружке по изучению работы срубовой машины и конвейера у старика Зернова. Этот старый забойщик любит аккуратность. «По нему хоть часы проверяй», - говорят о нем шахтеры.
Зернову уже шестьдесят лет. В 1924 году он подал заявление о переводе его в комсомольскую ячейку, так как в парт-ячейке народ образованный, а он «Азбуку коммунизма» четыре раза читал и ничего не понял. Жизнь он понимает хорошо, а в науках не успел. И потому просит перевести его в комсомол. Там он всех ребят знает с детства и будет следить за их нравственным поведением, учить жизни, а они его - политическим наукам.
Заявление поставило актив в тупик. Отказывали - Зернов настаивал. Выход нашли, его избрали почетным комсомольцем. Ребята долго качали старика Зернова, а он, смущенный таким горячим приветом, пробовал было что-то сказать относительно баловства и нравственного поведения, но, растроганный, по-стариковски расплакался. Теперь он, один из активных ораторов, вожатый пионер-отряда, руковод научного кружка по изучению машин и член Совета административной секции.
На другой день после своего избрания Зернов привел в отделение милиции старуху, торговавшую семечками, леденцами и пряниками, а иногда промышлявшую и шинкарством, и заявил: «Не потерплю, чтобы государство без патента разоряли». Его черная, сморщенная, как старое голенище, шея была повязана пионерским галстуком. Правда, галстук был черен, он вытирал им угольный пот с лица, сморкался в него, но у Зернова имелся для торжественных дней новый, ослепительно яркий, - не галстук, а прямо кусок солнца.
Осторожно вытерев ноги, как будто боясь вместе с грязью стереть пудовые подошвы сапог, Коптюх вошел в казарму. Огромный и нескладный, он производил впечатление лошади, случайно попавшей в комнату. Он всегда приходил в это время к ребятам. Осторожно пролезет к табуретке, стоявшей у печки, садится и подолгу внимательно слушает, как ребята спорят между собой.
Садясь пить чай, он с крошечным кусочком сахару, обливаясь потом, выпивал по 8 стаканов. И все молча. А если и хотел что-нибудь сказать, то начинал пристально разглядывать собеседников, размахивать бестолково руками, широко открыв рот, делал глотательные движения и, несмотря на все усилия, ничего путного произнести не мог. А как хотелось ему иногда рассказать о белой своей хате, барахтающейся в курчавой зеленой пене сада, о жене, детишках, о том, что вот уже третий раз степь будет покрываться синим, как снятое молоко, снегом, а он все не был дома! И о том. как хорошо поют у них дивчины песни...
Сегодня Коптюх не стал пробираться по-обычному к печке. Круто повернув, он подошел к Косте и молча сунул ему в руку бумажку.
Костя с недоумением взглянул на торжественное лицо Коптюха, потом перевел взгляд на бумажку и начал читать:
«Справка. Дана колхозом «Червоный пахарь» на предмет заверения Тараса Григорьевича Коптюха в том, что его семейство единогласно вступило в вышеназванный колхоз «Червоный пахарь», что подписями и приложением печати удостоверяется»
- Ребята! - Костин голос вознесся на невероятную высоту. - Коптюх с семейством вступил в колхоз - ура! - и потрясая бумажкой, он начал исполнять вокруг Коптюха какой-то дикий танец. Ведь долгие вечера Костя втискивал в хмурую, недоверчивую, скупую на слова и деньги, голову Коптюха, мысль о вступлении в колхоз. И вот Коптюх наскреб на четвертушке бумаги крупными метровыми буквами: «Идите в колхоз. Не пойдете - отрекусь и не будет вам от меня копеек». Запечатал, послал.
Но разве можно качать эту многопудовую тушу? Вместе с Коптюхом ребята брызжущей хохотом кучей свалились на чью-то взвывшую под огромной тяжестью кровать. На колени красного, сконфузившегося Коптюха навалили подарков для молодых колхозников. Книги, брюки, рубахи сыпались так щедро и с таким энтузиазмом, что, казалось, еще вот немногий, и ребята начнут раздеваться. Глаза Коптюха сияли синими звездами.
Для того, чтобы узнать, как работает шахта, забой, бригада, не нужно рыться в бюллетенях, справочниках, ведомостях. На степные просторы полотнищ заносится каждый шаг производства. Вот пасмурная доска темнеет на стене проходной, как на воротах пятно дегтя. На насупленных графиках извиваются прогульщики, дезертиры, симулянты - их фамилии выделены меловыми марлевыми узорами, их волокут на буксире. Они жалки, сконфужены, - буквы, судорожно корчась, ползут поддерживая инвалидные цифры. А вот на полыхающих радостью щитах в марш выстроилась колонна перевыполнивших. Цифры крупные и блестящие, словно в пожарных касках. Весь поселок следит за показателями. Есть свои герои. Имена их знают все, как имена знаменитых писателей и ученых. Есть «юродивые», безнадежные прогульщики, их тоже знают, на них показывают пальцами.
Производственное совещание. Говорит хозяйственник, маленький человек с лужицей лысины на пухлой голове и сочными выпуклыми глазами на голом лице.
Словечки мокренькие, голенькие, но гладкие и пухлые, как их владелец, выскакивают из розового болотца рта и поеживаясь куда-то конфузливо убегают.
- Мне бросили, - говорит он, - серьезное обвинение в оппортунистическом благодушии, в саботаже машин...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.