- Из - за раны?

- Раны свои он умел забывать, дело солдатское. Он рабочую гражданскую жизнь увидел, ну - тыл Красной Армии. Урал же! Там, говорил, не то что в земле железо содержится, там люди прямо железные. Нет для них дня и ночи, а есть рабочее время для фронта. Мужики до седьмого пота работают, бабы кузнецами заделались. Вон Пантелеев, разведчик, до снега зазяб, а они там в снегах и в буранах возводили цеха, поднимали заводы, и теперь к нам оттуда - патроны, снаряды, орудия, рельсы, автомобили, танки, стальные мосты! Вот какой силой мы немца назад, на его проклятую землю загнали. И стал Ходько жаден до боя. Тут его в младшие лейтенанты произвели, он мог уже своим умом боя искать. И всё мечтает, бывало: земли нашей освобождать не так много осталось, а там и Германия, там конец войне лежит, а как закончим войну, так, говорит, - на Урал, потом в Сибирь, потом в Приморье, к Тихому океану, геологоразведчиком, руду искать. Раньше - то он был землемером.

- А на войне землю своей кровью измерил.

- Ни одна капля нашей крови не пролита напрасно. Красная Армия всю нашу землю освободила, от Кавказа и Волги до того места, где мы с вами в Германию вошли. Так он мне говорил. Были мы с ним в боях под Минском, потом под Вильно и дальше на Неман прошли, и Ходько со своим взводом опять первым через реку с боем перебирался, на лодочках, плоскодонных. Ну, он жить умеет в бою, он живёт боем, он от смерти многих выручил, младший лейтенант Ходько. Если во взводе младшего лейтенанта все живыми остались, хотя на верную смерть шли, то жизнью своей обязаны только ему. А шли, правда, на верную смерть.

- Это когда на мосту под немецкую контратаку попали?

- В том самом месте. Рота была уже на том берегу. Наступление шло успешно - привычное дело, сколько рек за три гола пройдено, не запомнишь. Только берег тот голый, ровный, ну - по немецкому образцу, скучный, вылизанный, укрыться негде, а зарываться в землю времени не стало. Немцы бросили в контратаку два батальона, да оба сразу, с двух сторон - на одну - то роту. А рота только переправилась и не в полном составе. Укрытий, говорю, никаких, только зацепилась за берег. Тут на неё и обрушилось. Автоматный, миномётный огонь - дышать нечем, воздух сплошь пулями занят, и немцы с этим валом огня прут к самому мосту, отрезая нашим выход к реке, к переправе. Уверенность у них полная, ещё бы, с двумя - то батальонами на неполную роту, которая едва только выбралась из воды! Младшему лейтенанту приказывают: «Силами взвода удерживай мост, пока не отведём роту за реку. Отдашь мост - вся рота погибнет! Понял?» Ходько всё и без того понял. Бывает на войне, что надо жертвовать собой ради спасения многих. А нелегко, товарищи вы мои, прощаться с жизнью, когда три с половиной года отвоевал, к самой Германии пробился, раны тяжёлые пересилил и видишь, видишь, как победа машет над тобой своими орлиными крыльями. А были планы, бо - ольшие планы на мирную жизнь, - руду искать, милую свою землю видеть от края до края. А умирать надо. Это Ходько понимал. Одним взводом двух батальонов не удержишь, только бы выстоять, пока рота через мост перейдёт, а там с честью смерть свою принимай. А мостик узкий, два человека едва разойдутся, в роте солдат немало, и для каждого нужно выиграть время.

- Тяжело, - со вздохом сказал Пантелеев, которому теперь даже жарко стало.

- Тяжело. А надо. И стал Ходько со взводом на оборону моста. Два пулемёта у него. Держится. Двадцать минут проходит - держится. Рота ещё полностью не переправилась, надо ещё держаться - и Ходько ещё держится. Двадцать пять минут проходит, тридцать минут проходит. Держится младший лейтенант. Одного пулемётчика ранило у него, отослал к мосту, сам лёг к пулемёту. Уже последние люди из роты переправляются, второго пулемётчика ранит, а сам Ходько ещё прежде в грудь ранен. Он приказывает пулемётчику и всему взводу: «Отходите на тот берег, я с пулемётом останусь, отход ваш прикрою». Не идут люди: как же командира оставить! А он криком на них кричит, угрожает и кровью плюётся, говорит: «Я насмерть ранен, всё равно не жить, буду стрелять до последнего, а вы тем временем отходите, приказываю, а то всех убьют!» И, не оборачиваясь, стреляет, стреляет из пулемёта, - выходит, один раненый лейтенант против двух немецких батальонов. А те уже в рост идут. Верная гибель Ходько, и сам он лучше других это знает. А как жить хотел, как широко жить хотел!... Победу видел, тут бы и жить! Но жизнь товарищей он больше своей жизни любил. И остался у мостика - умирать за всех. Вот за это ты его, Пантелеев, и пропусти - там, где мы тебя по наряду поставили.

- Убили Ходько? - спрашивает потрясённый Пантелеев, солдат молодой, необстрелянный.

Пожилой рассказчик глядит на него долго, будто любуясь юношеской, хорошей печалью молодого солдата, а потом говорит не спеша:

- Сегодня от него письмо получил. Раны, пишет, понемногу затягиваются, смотрите, говорит, войну без меня не кончайте, я ещё должен последнюю пулю в последнего немца вогнать. А ты говоришь - убили! Если б убили, я бы тебя не просил первым младшего лейтенанта в рай пропускать. Договорились же мы, Пантелеев, что для нашего солдата рай - это его хорошая, прежняя жизнь после полной победы? А потому Ходько не убили, что солдат он геройский и правильный, Сталинградский. Он до того, сверх всякой возможной меры, немцев одним своим пулемётом удерживал, что за эти сорок минут наши успели резервы подтянуть и огнём артиллерии немцев от реки отогнать, а потом такую силу на тот берег высадить, что немцев и духу не стало. А Ходько ещё живой был, и эту геройскую жизнь мы бережно на своих руках вынесли по тому самому мостику, за который он «а верную смерть шёл.

Пожилой солдат на этом кончил рассказ, и все долго молчали, пока не пришло время гасить коптилку и выходить из землянки. Брезжило утро, новый день начинался.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.