Из любви к друзьям сломил бы гордость, но от мысли, что унижение будет вечным, без надежды кончить службу и уйти домой в деревню, как было там в экипаже, - он содрогался. Двадцать лет бессмысленных унижений после праздника, после красных флагов на судах и крепости!

Долго стоял он у окна, расставив ноги, словно в шторм на корабле. Повернулся, и не глядя в лица, стыдясь за всех, сказал:

- Нет не могу, не встану.

По свистку стали в две шеренги. Тревожно считали хлопающие двери в коридоре. А он сидел. Грузные плечи упирались в стену, глаза прятал в серый асфальт, вылизанный десятком трусливых и старательных рук.

Плечи вздрогнули, когда заворчал в замке ключ. Слышал веселый голос:

- Ну, вот, давно бы так. Ну, здорово, арестанты!

Мучительно обидно после Вольки и матросика - грохнуло дружное:

- Здравия желаем, ваше благородие!

Затихло все. Видел только блестящие сапоги из тонкой кожи и рядом другие - с широкими носами.

- А это! а? - растерянно и капризно протянул голос. - Ты что? Больной? Больной он что ли? Эй, отделенный!

Сапоги переместились - с квадратными носами стали ближе. Проскрипели от дверей шаги фельдшера.

- Встань, дай пульс, что болит?

- Не встану. Я здоров. - Не шевельнулся и глядел вниз, на коты, обвитые упавшей цепью. Грудь и плечи онемели, подались вперед, чтоб вынести удар.

Сапоги затопали, ломая синий свет. Квадратный нос большого сапога оторвался от пола. Голова матроса подалась назад и стукнулась о стену.

- На десять суток в темный!

На широкой ладони, выплюнутые с кровью, лежали зубы. Молча бросил на пол и ушел из камеры.

Черное и бездонное, как угольная шахта. Нет ни утра, ни дня, ни ночи. Тишина. Плотно, тщательно вделанные тяжелые двери, скованные железом, открываются раз в сутки и всегда на стене коридора желтый свет лампы. В первые дни подолгу вглядывался, нет ли щели, чтоб увидеть полоску света: ползал по полу, изгибался, но и под дверью была тьма. Тьма и тишина. Только шум в ушах, который иногда казался воем ветра.

Кандалы, чуткие к движению, тихо звенят и трогают ногу холодными браслетами. Пальцы касаются всегда близких стен: они кажутся совсем близкими, если закрыть глаза. От открытых глаз уходят в бесконечность. Пальцы лгут. Стен нет. Ни стен, ни потолка, только холодный отвратительный пол всегда под ногами.

Тьма мешает думать. Голова склоняется на колени, сукно греет.

Иногда не знает, спал ли, а может быть все: и он, и тюрьма, и цепи, и жизнь, - одно долгое черное и тихое сновиденье.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.