7. Если они имеют в себе талант, то уважают его. Они жертвуют для него покоем, женщинами, вином, суетой... Они горды своим талантом...

8. Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплёванному полу, питаться из керосинки. Они не трескают походя водку... ибо знают, что они не свиньи. Пьют они только, когда свободны, при случае. Ибо им нужна mens sana in rorpore sano (здоровая душа в здоровом теле).

И т. д. Таковы воспитанные... Чтобы воспитаться..., не достаточно прочесть только Пикквика и вызубрить монолог из Фауста... Тут нужны беспрерывный дневной и ночной труд, вечное чтение, штудировка, воля. Тут дорог каждый час...»

Сложнее были отношения у Чехова с самым старшим из братьев - Александром.

Как почти все члены семьи Чеховых, он обладал литературным талантом, чувством юмора и, вступив на литературное поприще несколькими годами ранее Антона Павловича, оказал поддержку будущему творцу «Палаты № 6», «Мужиков» и «Вишнёвого сада», когда тот делал свои первые литературные шаги. Ещё будучи гимназистом и живя в Таганроге, Антон Павлович отсылал разную юмористическую мелочь своему брату в Москву, который делал попытки пристроить эти вещицы в той юмористической прессе, где сам он уже сотрудничал. Есть основания полагать, что кое - что из этих неуверенных опытов будущего великого мастера, до сих пор ещё не открытое «чеховистами», было стараниями Александра Чехова помещено в тогдашних журналах.

Во всяком случае, на первых порах литературной деятельности Антона Павловича положение «ведущего писателя» в их семье занимал не он, а старший брат, подписывавший свои мелочи, как и Антон Павлович, разными псевдонимами: Агафопод Единицын, Алоэ, Седой и т. д. На это литературное старшинство намекает один из псевдонимов Антона Павловича: ряд его вещиц напечатан под псевдонимом «Брат моего брата». Это надлежало понимать в том смысле, что подлинный литератор - это Александр Чехов, а он, скромный Антон, - лишь «брат своего брата».

Так начинали свою литературную карьеру эти два А. П. Чехова - оба молодые, оба талантливые, оба юмористы. Их иногда даже путали на первых порах...

И так мало сходства сохранилось между ними в конце их жизненного пути! Один сошёл в могилу, провожаемый глубочайшей печалью миллионов осиротелых читателей, для которых он был не только общепризнанный могучий художник, но словно и родной человек, выразитель их внутреннего мира, их упований, стремлений и надежд.

А старший Чехов, переживший Антона Павловича почти на десять лет, умер сотрудником «Ведомостей Петербургского градоначальства» - газеты, издававшейся для столичных унтеров Пришибеевых.

Причины столь трагического отличия литературной судьбы Александра Чехова заключаются не только в его несомненно меньшей одарённости, но также и в том, что он не сумел преодолеть в себе мещанина. А Антон Павлович, выйдя из затхлой среды мещанства, не прекращал борьбы с ним до последних дней своей жизни. Беспощадное разоблачение, неустанное преследование и язвительное клеймение мещанской пошлости прошли через всё его творчество. И в этой борьбе неуклонно расширялся его кругозор, обострялась наблюдательность и крепло дарование. Писатель отряхнул с себя следы мизерной мещанской жизни, воспарил над ней и, поднимаясь всё выше и выше, быстро достиг истинного величия не только как художник, но и как редкой духовной красоты человек.

А его старший брат уже смолоду как - то прижился к мещанской среде и стремился только к тому, чтобы сделать её поудобней, покомфортабельней, чтоб её приукрасить. Смешные стороны мещанской психологии, мещанского быта он воспринимал и не - прочь был позабавиться над ними в своих очерках и в переписке с братьями. Но дальше поверхности явлений это не шло, потому что идеалы самого Александра Павловича были, по существу, мещанские, обывательские. Вдобавок он уже с юных лет стал привержен к вину, и позднее это перешло в склонность к диким запоям. Мало - помалу он совершенно опустился, и талант его заглох.

Когда братья были молоды, между ними происходила интереснейшая переписка. Но параллельно тому, как тускнел талант Александра, вырождалась и его переписка с Антоном Павловичем. Из неё постепенно уходит живой обмен мыслей, наблюдений, замыслов, литературных мнений и советов. Помимо взаимных деловых сообщений Александр время от времени посылал брату многословные и бессодержательные рассуждения о том, о сём или длиннейшие жалобы на свою судьбу, получая в ответ чисто родственные, краткие, шутливо грустные письма. Антон Павлович давно уже понял, что для брата, некогда вводившего его в литературу, песенка спета, и лишь изредка нарушал этот стиль переписки каким - нибудь страстным призывом опомниться, понять грозящую брату опасность прижизненного духовного умирания...

Ниже мы приводим выдержки из двух писем Антона Павловича к Александру. Первое относится к ранней поре их переписки, когда Антон Павлович уже подметил признаки этой опасности в литературных опытах брата, приобретавших обывательский характер, но всё еще верил, что Александр найдёт в себе силу преодолеть внутреннего мещанина. Второе написано позднее и относится к разряду тех писем - призывов, о которых только что было сказано.

«Ведь ты остроумен, - напоминает Антон Павлович брату, - ты реален, ты художник. За твоё письмо, в котором ты описываешь молебен на полях, будь я богом, простил бы я тебе все твои согрешения вольные и невольные... Ты не рождён субъективным писакой... Это не врождённое, а благоприобретённое... Отречься от благоприобретённой субъективности легко, как пить дать... Стоит быть только почестней: выбрасывать себя за борт всюду, не совать себя в герои своего романа, отречься от себя хоть на 1/2 часа. Есть у тебя рассказ, где молодые супруги весь обед целуются, ноют, толкут воду. Ни одного дельного слова, а одно только благодушие! А писал ты не для читателя. Писал, потому что тебе приятна эта болтовня. А опиши ты обед, как ели, что ели, какая кухарка, как пошл твой герой, довольный своим ленивым счастьем, как пошла твоя героиня, как она смешна в своей любви к этому, подвязанному салфеткой, сытому, объевшемуся гусю... Бьюсь об заклад, что в тебя влюблены все поповны и писарши, читавшие твои произведения, а будь ты немцем, ты пил бы даром пиво во всех биргачках, где торгуют немки».

Второе письмо отделено от первого шестилетним промежутком, но какая разница в их тоне и характере! В первом чувствуется твёрдая вера Чехова в успешность борьбы брата с соблазнами обывательщины; во втором иное: Антон Павлович ещё призывает Александра удержаться от скольжения по наклонной плоскости, но ясно ощущается почти полное и глубоко печальное сознание безуспешности этих призывов... Речь идёт здесь о строе семейной жизни брата и, в частности, об его обращении с женой Натальей Александровной, детьми и прислугой.

«В последний мой приезд, - пишет Антон Павлович, - мы виделись и расстались так, как будто между нами произошло недоразумение... Я на тебя не шутя сердился и уехал сердитым, в чём и каюсь теперь перед тобой. В первое же моё посещение меня оторвало от тебя твоё ужасное, ни с чем не сообразное обращение с Н. А. и кухаркой. Прости меня великодушно, но так обращаться с женщинами, каковы бы они ни были, не достойно порядочного и любящего человека. Какая небесная или земная власть дала тебе право делать из них своих рабынь? Постоянные ругательства самого низменного сорта, возвышение голоса, попрёки, капризы за завтраком и обедом, вечные жалобы на жизнь каторжную и труд анафемский - разве всё это не есть выражение грубого деспотизма? Как бы ничтожна и виновата ни была женщина, как бы близко она ни стояла к тебе, ты не имеешь права сидеть в её присутствии без штанов, быть в её присутствии пьяным, говорить словеса, которых не говорят даже фабричные, когда видят около себя женщину. Приличие и воспитанность ты почитаешь предрассудками, но надо ведь щадить хоть что - нибудь, хоть женскую слабость и детей - щадить хоть поэзию жизни, если с прозой уже покончено... Ночью мужья спят с женами, соблюдая всякое приличие в тоне и манере, а утром они спешат надеть галстук, чтобы не оскорбить женщину своим неприличным видом, сиречь небрежностью костюма. Это педантично, но имеет в основе нечто такое, что ты поймёшь, буде вспомнишь о том, какую страшную воспитательную роль играют в жизни человека обстановка и мелочи...

Дети святы и чисты. Даже у разбойников и крокодилов они состоят в ангельском чине... Нельзя безнаказанно похабничать в их присутствии, оскорблять прислугу, или говорить со злобой Наталье Александровне: «Убирайся ты от меня ко всем чертям! Я тебя не держу!» Нельзя делать их игрушкой своего настроения: то нежно лобызать, то бешено топать на них ногами. Лучше не любить, чем любить деспотической любовью... Нельзя упоминать имена детей всуе, а у тебя манера всякую копейку, какую ты даёшь или хочешь дать другому, называть так: «отнимать у детей»... Большинство живёт для семей, но редко кто осмеливается ставить себе это в заслугу... Надо не уважать детей, не уважать их святости, чтобы будучи сытым, одетым, ежедневно навеселе, и в то же время говорить, что весь заработок уходит только на детей! Полно!

Я прошу тебя вспомнить, что деспотизм и ложь сгубили молодость твоей матери. Деспотизм и ложь исковеркали наше детство до такой степени, что тошно и страшно вспоминать. Вспомни те ужас и отвращение, какие мы чувствовали во время оно, когда отец за обедом поднимал бунт из - за пересоленного супа или ругал мать дурой. Отец теперь никак не может простить себе всего этого.

Деспотизм преступен трижды... Для тебя не секрет, что небеса одарили тебя тем, чего нет у 99 из 100 человек: ты по природе бесконечно великодушен и нежен. Поэтому с тебя и спросится в 100 раз больше. К тому же ещё ты университетский человек и считаешься журналистом...

Я вступился, как умею, и совесть моя чиста. Будь великодушен и считай недоразумение поконченным...»

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.