На самом берегу Белой стоят две будки - избушки; там поставили телефон, провели телефонные провода. В траве, на берегу, по обе стропы от места, залегли полки. Сзади них, за лесом, остановились батареи. В эту же ночь порешили прощупать неприятеля, узнать окончательно про мост: действительно, мол, минирован или нет (в бригаду поступили сведения, что уфимские рабочие не дают белым войскам ни взрывать этот мост, ни готовить его ко взрыву). В 11 часов, когда будет совсем темно, должен прибыть головной отряд рабочих; они вызываются чинить мост, загроможденный вагонами, и поправить разобранный путь... Вот уже одиннадцать, двенадцать, час... отряда все нет. Он явился только в третьем, когда начинали уже редеть предрассветные сумерки... И лишь только стало известно, что близко отряд, артиллерия из - за леска стала ему «расчищать» дорогу к работе: батареи разом открыли огонь по берегу, пытаясь выбить неприятеля из первой линии окопов, навести панику, отвлечь внимание от рабочего отряда. Но в расчетах ошиблись: неприятель на огонь артиллерии ответил еще более частым жарким огнем и, как только стукнул по рельсам первый молоток, с берега заухали тяжелые орудия. Прицел у врага великолепный, выверенный до точности: видно было, что в ожидании красных гостей белые войска практиковались здесь изрядно и серьезно готовились к встрече. Первые два снаряда упали возле переднего каменного столба, как бы только нащупывая нужное место и указывая огненными вехами, где должен упасть третий. Указано было точно: третий снаряд ухнулся как раз на шпалы первого пролета. Рабочие шарахнулись назад... им так и не удалось пробраться к темневшим впереди вагонам...

Всю ночь снаряды визжали и храпели, стонали, метались над головой.

... Будто какие - то огромные, чугунные пластины трут одну о другую, все быстрее, все быстрее, и они верезжат и стонут и скрежещут своим невыносимым чугунным скрежетом...

- Над нами этот или пролетит?

И вдруг визг уже совсем над головой. Вот он пронизал мозги, застыл в ушах, пронесся ураганом по мышцам, по крови, по нервам, заставил дрожать их частой, мелкой дрожью. Секунды затаенного дыхания, гробового молчания, а потом кто - нибудь двинется и все еще нетвердым голосом пошутит:

- Пронесло... Закуривай, ребята... Удивительное дело, - но после этих ужасных мгновений разговор возобновляется почти всегда шуткой и почти никогда ни чем другим. Потом замолкнут и снова стоят, ждут новых разрывов. Так целые долгие часы, до рассвета...

Как только рассвело, пальба прекратилась... Перебрались на полустанок, где расположился штаб. Измученные бессонной ночью, быстро позасыпали. А в сумерки - снова к мосту и снова стали нащупывать: цел или нет. Разведчики дошли уж до половины, но их заметили, обстреляли пулеметным огнем... Федор с комиссаром полка тоже пошел к вагонам на мосту. Продвинулись они шагов на двести и запели Интернационал... По-видимому, странное чувство испытывали колчаковские солдаты: они не стреляли. Федор, что было мочи, крикнул с моста:

- Товарищи!...

И как только крикнул, снова заработали пулеметы. Припали на рельсы, поползли... Обошлось благополучно.

Эта ночь была такая же, как накануне. Пришли сведения, что две бригады уже продвинулись на том берегу от Красного Яра: значит, и здесь наступает что - то решительное. Одна за другой пытаются разведки проникнуть на тот берег или хотя бы к вагонам, застопорившим путь, но неприятель зорко охраняет все щели, все дыры, где только можно было бы проникнуть... Около двух часов утихла артиллерия... Тишина воцарилась необыкновенная... Чуть забрезжил рассвет...

И вдруг со страшным грохотом взорвался мост, полетели в воду чугунные гиганты, яркое пламя заиграло над волнами... Стало светло, как днем...

Все стоявшие у избушки повскакали на насыпь и всматривались через реку: так хотелось узнать, что же там творится у врага? И почему именно теперь, в этот час, он уничтожил чугунного великана? Значит, что - то неладно... Может быть, уж наступают... Может быть, и бригады уж близко подошли к Уфе...

Всеми овладело лихорадочное нетерпение... Шли часы. И лишь стало известно, что бригады в самом деле идут к городу, была отдана команда переправляться. Появились откуда - то лодки, - повытащили из травы и спустили на воду маленькие связанные плоты побросали бревна, оседлали их и поплыли...

Неприятель открыл частую беспорядочную пальбу. Артиллерия усилила огонь, била по прибрежным неприятельским окопам. По одному, подвое, маленькими группами все плыли под огнем красноармейцы доплывали, выскакивали, тут же в песке вырывали поспешно бугорки земли, ложились, прятали за них головы, стреляли сами...

Прижигало крепко полуденное солнце. Смертная жара. Пот ручьями. Жажда.

И все ширится, сгущается, растет красная цепь. Все настойчивей огонь, и все слабей, беспомощней сопротивление. Враг деморализован.

«Ура!...» поднялись и побежали... Первую линию окопов освободили, выбили одних, захватили других, снова залегли... И тут же с ними лежали пленные - обезоруженные, растерявшиеся, полные смертельного испуга. Так перебежка за перебежкой, все дальше от берега, все глубже в город...

С разных концов входили в улицы красные войска... Всюду огромные толпы рабочих; неистовыми криками выражают они свою бурную радость: тут и восторги приветствия доблестным полкам, и смех и радостные неудержимые слезы... Подбегают к красноармейцам, хватают их за гимнастерки - чужих, но таких дорогих и близких, - похлопывают дружески, крепко пожимают руки...

Сейчас же, немедленно, и прежде всего к тюрьме: остался ли хоть один? Неужели расстреляли до последнего? Распахиваются со скрежетом на ржавых петлях тяжелые тюремные двери... Бегут по коридорам... к камерам, к одиночкам... Вот один другой, третий... - скорее товарищи, скорее вон из тюрьмы! Потрясающие сцены. Заключенные бросаются на шею своим освободителям, наиболее слабые и замученные не выдерживают: разражаются истерическими рыданиями... Здесь так же, как и за стенами тюрьмы, - и смех и слезы радости. А мрачный тюремный колорит придает свиданию какую - то особенную, глубокую, символическую и таинственную силу...

Убегая от красных полков, не успели белые генералы расстрелять остатки своих пленников... Но только остатки... Уфимские темные ночи да белые жандармы Колчака - только они могут рассказать, где наши товарищи, которых угрюмыми партиями невозвратно и неизвестно куда уводили каждую ночь...

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.