Леля Кривошеина (это дочь - то начальника мастерских) шла рядом с слесарем Селезневым в первых рядах и кричала: «Да здравствует!»

Правда, была на ней меховая шубка, очень красивая с пером шапочка, из - под шапочки локоны по щекам, и запах такой приятный шел вокруг. Да, ведь, Селезневу что. Господи, даже хорошо очень. Ведь она вот тут рядом, плечом к плечу, что - то говорит, и так ласково, а в глазах у нее все солнце, все небо, вся весна, и притом Ваське Селезневу двадцать лет. Позади шагает фрезеровщик Уколыч. Как он ухитрился выпрямить спину, когда на спине уместились пятьдесят пять лет и сорок из них у станка? Смеется Уколыч в спину Селезнева и кричит буйно по - весеннему:

- Вас - ся, распространяйся, эх! «Отречемся от старого мира»...

Сегодня оттаяли у Васьки глаза, и старая мать удивилась тому, что он умеет целоваться. По робости мысли не смела верить своей радости и подумала, принимая на сухие щеки поцелуй сына, что нынче кто - то спутался и пустил пасху раньше масленицы.

- Васенька, ты уж водочки, не испил ли где?

- Испил, мать, правильно! А это самая дочь у нашего начальника - товарищ да... Вот я тебе скажу... Нет, лучше ничего я тебе не скажу...

СЕМЬ МЕСЯЦЕВ, если за ними не следить, что твоя веселая пирушка. Только бутылки расставил, глядишь за другими посылать надо: сухо, хоть бы что на донышке осталось...

Радость, такая пышная по весне, оказалась трухлявой. Селезнев жил и надеялся: придет пора, сотрутся будни твердо встанет он у порога широкого праздника... и вдруг порог оказался таким высоким, что через него только одним глазком подглядывать. По ту сторону порога торопились устроиться ловкие и умные люди, а Васька и его товарищи по-прежнему спешили на работу, не ослушаться хриплого гудка. Работали бегом. Теперь не только начальник мастерских понукал рабочих, - являлись еще добровольцы, и увидел себя слесарь Селезнев окруженным погонщиками. Изменились только слова:

- За свободу! - кричали истеричные голоса.

- За революцию! - надрывались другие.

- За спасение родины! - пели третья, И Васька долбил без устали по заклепкам: «За спасение родины - раз - раз... За революцию - ррах - ррах... За свободу - бумм - бумм!...»

И заскучал Селезнев, это было заметно. Он ходил на вечера, устраиваемые дочерью начальника мастерских в железнодорожном театре, слушал, как незнакомые ему барыни пели о храбрых солдатиках, умирающих в борьбе за освобождение России; пели и рассказывали, так рассказывали, что каждая окопная вошь, разжиревшая на теле солдата, казалась издали чем - то вроде золотого Георгия первой степени.

Уходя из театра, Селезнев сразу отряхивал пыль очарования и терял слова сладких песен о солдатиках. Он замечал, что все эти ласковые господа, а с ними и Леля Кривошеина, жмутся друг к другу, чтобы удержать кого - то в шелковой уздечке.

В мастерских, в короткий обеденный перерыв, старик Уколыч, сидя на верстаке, говорил:

- Вы им не верьте, уж это вот как черт нас с ними спаяет. Не без умысла песня сложена: «Своею собственной рукой!» Песня - к черту ваши молитвы, - и правильная насквозь: «Своею собственной рукой!» Чуете - как понимать надо?..

- Это не спор, - соглашались с Уколычем товарищи. Просчитались мы по весне, ну, да уж ладно. Дай срок, в другой раз в роде конторы учредим, чтобы просчету не было, без промаха крыть будем.

Селезнев прислушивался к разговорам и накоплял тугую, но еще смутную ненависть. Дома, усталый и грязный, забывая умыться, торопливо и без разбору жевал то, что подавала мать, и все погонял старуху:

- Поскорей вертись. Видишь некогда человеку. Прозеваешь - пустые щи хлебаешь... научены, было дело.

Мать бегала из комнаты в кухню, слезливо моргала глазами и не смела спросить его: что же случилось, почему он, недавно веселый и праздничный, вдруг потускнел?

Насытившись, Василий Селезнев вертел из газетной бумаги папиросу, выгибал ее несуразно большим коленом и принимался чадить.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.