- Ты думаешь только у меня одной. Да ведь у нас в отделении у всех, да и не у нас только - везде челнок из зева вылетает...
Тужурка, ласково обнимавшая все тело, сапоги и карманы, а за ними и вечер и вся жизнь перестали радовать. Володька дернулся на кровати.
- Слушай, Анна. У меня такое правило: днем я на работе, трублю свое и не хуже других... А если я вечером иду к тебе, так не для таких разговоров. Надоело и без тебя!
Он развел руками.
- На кой черт мне твои челноки нужны?
- Да ты послушай, Володя.
- Ничего не хочу слушать. Айда в кинематошку!
Девушка растерялась. Губы ее сжались. Серые глаза стали холодный бесцветны. Она спросила:
- А что же тебе нужно? Он оправил ремень, вытянул ноги, поблескивая сапогами:
- Надо сейчас в кинематограф пойти, вот. Посмотреть, как люди живут. - Он вздохнул, - сами по - собачьему живем, так хоть на картинке настоящую жизнь посмотреть. Мещанства в тебе много, - добавил он с грустью и, безнадежно оглянувшись кругом, остановил отдыхающий взгляд на занавеске, - дальше челнока видеть ничего не можешь. Эх, ты!
Он встал:
- Ну, пойдем. Она разглядывала его, точно впервые видела. И показались ей вдруг убогими и жалкими его сапоги и френч и пробор на тщательно расчесанной голове.
Она вздохнула - все это так недавно еще ей нравилось.
- Я не пойду, - ответила она.
- Почему?
- Не хочется. Он растерялся и вовсе неласково сжал ее руку:
- Анна, что это значит?
- Ничего! Хочу посидеть дома...
Он подчеркнуто оглянул столик, кровать с торчавшей из - под подушки книгой, обернулся назад с усмешкой, буркнул:
- Хорошенький дом! Есть где посидеть... Она вспылила:
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.