Студенческие годы

- У меня есть приказ: никаких петиций до государя не допускать. А если в университете будут волнения, то вы полетите в первую голову.

И, действительно, мы скоро «полетели».

Волнения в университете усиливались. Собралась сходка студентов на внутреннем университетском дворе. Полиция и жандармы оцепили университет. Некоторые, недавно поступившие молодые студенты, мои саратовские земляки, опоздали на сходку, остались за полицейской цепью, но всем сердцем рвались к нам. Они нашли способ пробраться во двор. В корпусе химической лаборатории занимал тогда квартиру профессор химии, ныне здравствующий академик Зелинский. Квартира его сообщалась с внутренним двором. Студенты позвонили Зелинскому. Им открыла дверь какая - то женщина, которая заклинала молодежь не идти на двор, куда уже прибыл «сам полицмейстер». Но добрая женщина не могла убедить моих земляков.

Между тем полиция избрала такой метод: тех, кто сразу решил уйти со сходки, пропускала, а остальных, то есть более активных, задерживала.

Среди собравшихся выделялся широкоплечий студент, которого за его бороду и степенность мы называли «дядей». Несмотря на почтенную внешность он был очень горячего темперамента. Полицмейстер Власовский распоряжался, сидя на лошади. «Дядя» выступил вперед из толпы студентов и стал в упор смотреть на Власовского. Надо сказать, что физиономия полицмейстера была чисто фельдфебельская, типичная тупая физиономия царского службиста.

Власовский вышел из себя и, явно нервничая, спросил «дядю»:

- Что вы на меня уставились?

«Дядя», не меняя позы, с подчеркнутым спокойствием и серьезностью ответил:

- Никогда не видал такой богомерзкой рожи.

- Взять его! - закричал взбешенный Власовский.

Двое дюжих городовых подхватили «дядю» под руки и потащили его в манеж (напротив университета).

Во время студенческих «беспорядков», как это тогда называлось, полиция всегда стремилась перегнать студентов из университета в здание манежа, откуда их ночью переводили в Бутырскую пересыльную тюрьму.

На сходке всех нас переписали и предали суду университетского начальства.

Допрашивал на университетском суде будущий министр Зверев (он был тогда, кажется, проректором университета). Перед этим полицай - профессором лежал лист бумаги, на котором Зверев готовился составить заправский протокол, как в полицейском участке.

Зверев сказал мне сладким голосом:

- Расскажите нам, пожалуйста, что у вас вышло? Мы поможем вам разобраться в ваших ошибках... Нам очень хочется вас выручить.

Мне стало тошно от этой лживой сладости, и я довольно резко ответил:

- Какой у нас, студентов, может быть с вами разговор? Перед вами лежит бумага, вы приготовились записывать мои слова. Я предпочитаю не отвечать.

Так Зверев и не добился от меня ответа. Позднее мне передавали, что раздосадованный проректор считает меня одним из самых закоренелых крамольников.

После допроса я ушел домой. Жил я в то время в Замоскворечье, у своих дальних родственников. В моей комнате были ми - миограф, вощеная бумага, металлические листы, спиртовые лампы. Мы, группа студентов, готовились выпустить прокламацию с требованием политических свобод.