Может, и во всей области нет такого шорника, как мой старик: сделает вам сбрую махровую, с серебряной насечкой, шёлком прошьёт - глядеть любо - дорого! И обидели его ни за что, ни про что. В то лето, когда немец на нас пошёл, привезли нам из кооперации сырец гнилой. Пошил старик к осеннему севу сбрую, а как выехали наши на пахоту, постромки - хлоп! - и пополам. Шлейки полопались, уздечки ободрались, Лесаков Ефим Иванович, председатель колхоза, на правление вызвал моего старика и давай при всех срамить.

- Ты что же, - говорит, - леший старый, не проварил кожу на разрыв? Ты же мне в военной обстановке сев срываешь! Судить тебя будем!

А мой старик на дыбы:

- А ты где был, когда товар брали? Ты потребсоюз разноси, а не шорника. Я про тебя, рыжий дьявол, и сам в Наркомзем бумагу подам!

Поругались они, на том бы и дело кончилось, но Мишка Гречихин, комсомольский секретарь, стал на всех узоры наводить. На большущей доске возле правления нарисовал - кто на самолёте летит, кто на танке едет, а мой старик - на черепахе. И тут же написано: «Шорный цех». Туловище у старика вроде как у годовалого ребёнка, а борода его, и с лица, как живой. На той черепахе вся сбруя порвана и уздечка - одни хвосты. Увидел это старик - побелел. Пришёл в избу, лёг на печку и говорит:

- С этой черепахи я могу теперь только на инвалидность перейти. Хватит, отработал! Поглядим, каку справу своей черепахе Мишка Гречихин без меня сделает.

Лежит старик, вздыхает. А тут люди прибежали и говорят - немец где - то прорвался и прямо на нас чешет.

- Вставай, дед, отступать будем!

А старик:

- На черепахе далеко не ускачешь. Я здесь помирать буду.

Так и остались. Сыночек дорогой! И что же говорить, как мы жили! Два года берёг мой дед гнилой сырец, чтобы, когда наши придут, перед всем миром оправдаться. Но не выдержали мы. Стали варить ту кожу вонючую и жевать беззубыми ртами. Но вот приходит Кузька - «Гитлер» и говорит:

- Довольно жрать бывшее колхозное, а нынче наше немецкое добро. Шей сбрую или расстрел!

А был этот Кузька пьяница, конокрад и бесом одержимый. Его немцы назначили старостой. И уж так он лютовал, так выкамаривал, что все в деревне прозвали его «Гитлером». Старик ничего этому «Гитлеру» не сказал - что с дурака возьмёшь! А стал собираться в лес. Потом уже с порога старик мой как бросится в избу да как закричит:

- А ну, давай работать! Поживей!

Кроит он сбрую и рассказывает, что слыхал, кто - то через немецкое радио, будто наши идут. Значит, хотят немцы верховым коням хомуты пошить, чтоб удрать было легче. И говорит старик:

- Да я не только Кузьке, а самому настоящему Гитлеру узду сошью, только пусть бегут поскорей, матери их сто чертов!

Шьём дён пять. Нашили сбруи гору. Вбегают как - то чуть свет «Гитлер» и солдаты. Похватали всё - и ходу.

- Идём за мной, - командует старик - и берёт шворень.

Обошли мы деревню, засели в кустах у околицы. Глядим, кто в чём бегут немцы. А на десяти подводах всё их добро. Только взяли кони в гору - хлоп постромки, хрясь супонь! Всё чисто оборвалось. Кони выпряглись и побежали по полю. Прыгают немцы, а Кузька - «Гитлер», не будь дурак, в кусты. Прямо на нас бежит. Старик ударил его по голове шворнем, и лёг Кузька под куст, не шевельнётся.

А с горы вдруг конница.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.