[gap3] 1

Библиотеку устроили в маленькой комнатке рядом с санчастью: вход в санчасть был из сеней налево, а в библиотеку - направо. Люся начала с того, что вымыла пол, сняла с потолка паутину. Ей принесли койку, стол, шкаф, и места стало совсем мало: чтобы добраться до шкафа, нужно было боком протискиваться между койкой и печкой. Но не теснота смущала её, а то, что в комнате было темно даже в середине дни.

Она открыла оконце и вымыла стёкла. И сейчас же комната наполнилась голубоватым зимним светом. За окном оказался маленький дворик, заметённый снегом, без единой тропки. Заиндевелые прутья ракиты лезли в стекло. Синица сидела на раките, перепархивала с ветки на ветку, отряхая иней и заглядывая в комнату одним глазком.

Печку Люсе топили жарко, и огорчало её только одно - книг почти не было. Комиссар Ермаков обещал выписать ей командировку и отправить её в город за книгами. Но всё откладывал эту поездку со дня на день, - может быть, от того, что не считал её ещё вполне здоровой.

А она между тем уже понравилась. Так, по крайней мере, казалось ей самой. От болезни её осталось только какое - то странное душевное оцепенение. Всё, что происходило вокруг, она видела словно во сне. Вот - вот она проснётся, очнётся и снова возвратится к той жизни, которая всю осень была её жизнью: к рытью окопов, к потере брата, к бесплодным поискам того человека, с которым однажды ночью шла через картофельное поле, к тяжкой дороге по льду через Ладожское озеро.

А пока она жила, как жилось, ни к чему не стремясь и почти механически выполняя несложные обязанности, которые выпадали ей на долю Часто она, не замечая, засыпала среди дня, сидя на стуле у себя в комнатёнке. Её будил гул самолёта, пролетавшего над самой крышей. Она вздрагивала и открывала глаза.

Однако при всей своей сонливости, при всём внутреннем своём оцепенении она не могла не заметить той особой приветливости и ласковости, с которой обращались здесь к ней все окружающие. В этой ласковости было что - то сдержанное, грустное, что - то относящееся не к ней лично, а к тому, что она долго голодавшая девушка из Ленинграда, который они защищают, и ещё, пожалуй, к тому, что спас её лётчик Никритин.

Она понимала, что в глазах всех этих людей она неразрывно связана с ним и что, глядя на неё, они думают о нём. Он как бы завещал ее им, и в память о нём они старались обращаться с ней как можно бережнее.

Впрочем, всё это дошло до неё не сразу, и с людьми знакомилась она постепенно. Первый лётчик, с которым она познакомилась после своего выздоровления, был Рябушкин.

Он зашёл к ней как - то утром, в самый разгар полётов, и она удивилась, почему он не на аэродроме, но, конечно, не решилась спросить. Он поздоровался и неуклюже стащил с головы шлем. Светлые волосы его, растрёпанные шлемом, торчали во все стороны. Он явно робел перед нею. и курносое круглое веснушчатое лицо его ей понравилось.

Очень скоро он рассказал ей всё: как его отстранили от полётов и как теперь он каждой утро приходит на аэродром в надежде, что Рассохин сжалится и прикажет ему сесть в самолёт; но Рассохин глядит на него невидящими глазами, и он возвращается в деревню и весь день слоняется без дела, не зная, чем занять себя. Люся подивилась его горю и пожалела его.

- А вы заходите ко мне почаще, - сказала она ему вежливо.

И он стал заходить к ней по нескольку раз в день, сидел долго, колол для неё дрова, топил печку, помогал ей разбирать письма.

В эти первые дни служебные обязанности Люси сводилась, в сущности, к возне с письмами. Все письма, адресованные в эскадрилью, поступали прежде всего в библиотеку. Она аккуратно раскладывала у себя на столе в алфавитном порядке эти замусоленные треугольнички со штемпелями двухмесячной давности, и по вечерам, в сумерках, после работы, за ними приходили лётчики, техники, мотористы. Письма знакомили eе с людьми.

- Есть мне письмо?

- Нет, вам ещё пишут, - отвечала она. Большинство уходило с пустыми руками, но тем не менее, за письмами каждый день являлись все до одного человека. Одни выходили сразу же, другие оставались посидеть, поговорить, поглядеть на Люсю.

Дольше всех в библиотеке задерживались Костин и Алексеев. Старший лейтенант Костин, высокий, тонкий, туго подпоясанный, был очень хорош в своём синем комбинезоне. Входя в библиотеку, он расстёгивал комбинезон - на кителе его блестел орден Красного знамени. С начала войны он сбил уже девять вражеских, самолётов. Его звали Георгием, и в сенях перед библиотекой висел номер выпущенного Карякиным «боевого листка», в котором Костин был нарисован в виде Георгия Победоносца, пронзающего копьём «юнкерса» с драконьей головой. Товарищи называли его Жора. Несмотря на свои двадцать четыре года? он сильно лысел и старательно зачёсывал назад свои редкие, прямые, светлые волосы. У него были самоуверенные, твёрдые серые глаза, и он поглядывал на Люсю приветливо и спокойно.

- Вы танцуете? - спросил он Люсю однажды.

Люся растерялась и не знала, что ответить. Когда - то, до войны, она танцевала много и с увлечением. Но то время представлялось ей теперь бесконечно далёким, и она сама, тогдашняя, казалась себе совсем другой, посторонней девушкой. С тех пор она не только ни разу не танцевала, но ни разу не вспоминала о танцах и но видела, чтобы кто - нибудь танцевал. А между тем Костин считал, вероятно, свой вопрос совершенно естественным; он прибавил, что у одного из техников эскадрильи есть патефон с хорошими пластинками и что не худо бы на днях устроить танцы. Он даже раза два повернулся, вальсируя, и несмотря на свои меховые унты, сделал это грациозно и ловко.

Если Алексеев, зайдя в библиотеку, заставал в ней Костина, он неизменно ухмылялся и говорил:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.