Впервые я встретился с Николаем Алексеевичем Островским у него на квартире в начале 1936 года. Николай Алексеевич решил собрать себе хорошую библиотеку. Меня просили помочь ему в этом деле.

В комнате, застланной ковром, завешенной шторами и портьерами, было тихо. Мне казалось, что с Островским трудно будет разговаривать. Я с большим волнением ожидал начала беседы.

Совершенно неожиданно для меня Николай Алексеевич заговорил громким, бодрым голосом.

Мне казалось, что разговор сразу зайдет о библиотеке. Каково же было мое удивление, когда Николай Алексеевич принялся расспрашивать о моей жизни и работе. Я еще не знал тогда, что Островский, прежде всего, - чуткий и отзывчивый товарищ, которого интересует каждый человек. Он уловил мою растерянность и заговорил особенно задушевно, с исключительной сердечностью.

Он спросил, какие книги вышли за последние восемь-девять месяцев. Я назвал 50 наиболее интересных, не желая загружать память Николая Алексеевича второстепенными. Большинство названных мною книг он знал. О каждой книге, о каждом авторе он имел твердое мнение. Когда я назвал книгу Хемингуэя, он насторожился и обрушился на Хемингуэя с резкой критикой. Он сказал: «Я признаю за ним уменье блестяще строить диалог, остро изобличать капиталистический мир, но что может взять у него наша советская молодежь, которая должна учиться строить железные дороги, летать на самолетах, изучать технику? Не переношу писателей, которые копаются в опустошенной душе человека, попавшего в щупальца капиталистического мира». И он указал на ряд других писателей: Цвейга, Ремарка и прочих, рисующих, каждый по-своему, идейную нищету и жалкое прозябание своих героев.

Сверх пятидесяти названных мною книг Островский назвал еще несколько, которые я пропустил. В частности он удивился, почему я не упомянул книги такой талантливой писательницы, как Пэрл Бак («Мать», «Земля» и «Сыновья»).

Уже тогда я заметил, какую массу различных вопросов вмещает память этого человека, сколь необычен его ум и как любит Островский книги.

Николай Алексеевич просил не забыть включить в список издания серии «Всемирная литература»: он считал эту серию очень ценной и хорошо подобранной.

Об отдельных книгах и авторах мы поспорили. Цвейга, например, он ни за что не желал иметь в своей библиотеке. Ремарка же считал необходимым приобрести. Просил достать ему Клаузевица «О войне», Дельбрюка «Историю военного искусства» и ряд других теоретических военных работ. Литературу о гражданской войне Николай Алексеевич знал прекрасно: он специально изучал этот вопрос.

Особенно интересовали его книги о военных действиях против белополяков и о походе Первой Конной армии.

С неподдельным восторгом и подъемом говорил он о Первой Конной и о маршале Советского союза тов. Буденном.

«Как досадно, - говорил Николай Алексеевич, - что я не имею возможности написать о нем книгу. Ведь сколько людей воспитывалось бы на книге подвигов этого талантливого полководца».

Из русской классической литературы Островского в первую очередь интересовали произведения Салтыкова-Щедрина, Пушкина, Чехова, Гончарова. Горький у него был, Достоевского он не пожелал иметь.

Из мировых классиков он очень просил достать Байрона в издании Брокгауза и Ефрона, Шекспира, Шиллера, Гейне, Мольера и Гете.

Николая Алексеевича интересовала не только классическая, но и приключенческая литература. Он просил приобрести ему сочинения А. Дюма, Р. Хаггарда, Свифта, Конан-Дойдя. Он говорил, что его интересует в этих книгах искусство увлекать читателя фабулой, сюжетом.

Я спросил о романах Жюль Верна. И тут лицо Островского озарилось чудесной улыбкой. Очевидно, он вспомнил о далеком детстве, когда украдкой от всех на кухне станционного буфета читал Жюль Верна. Вспоминал он, вероятно, и то, с какой завистью смотрел когда-то на библиотеку адвоката Лещинского.

Николай Алексеевич просил меня также в кратчайший срок приобрести полное собрание сочинений Сенкевича. Он любил этого писателя, восхищался его уменьем создавать типичные образы поляков. В свое время Николай Алексеевич прочел все книги Сенкевича, сейчас они были нужны ему для справок.

Первая беседа с Николаем Алексеевичем продолжалась четыре часа. Стемнело, Островский попросил зажечь свет, но разговор о книгах не прекращался. В другой комнате его ждали товарищи, родные напоминали ему об обеде, но он ни о чем другом не хотел думать.

Неоднократно обращался он ко мне с вопросом, не устал ли я.

Уходя, я обещал Николаю Алексеевичу быть у него снова через два дня с подробным, дополненным списком.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.