- Эй, Гриц, проводи дядек до готеля. Гриц, на наше счастье, оказывается дерзким, упрямым мальчишкой. Он не хочет провожать дядек и кричит своей сестре из - за забора, чтобы она не придумывала для него работы, а гнала бы лучше взашей тех самых дядек, которые таскаются вечерами по чужим хатам.

Девушка краснеет за брата и сама берется проводить нас до готеля.

Мы идем с Павлом по Диканьке и грызем себе ногти от досады. Марийка во избежание кривотолков и сплетен держится на почтительном расстоянии от нас.

- Ну ничего, - говорю я тихо приунывшему Пал Палычу, стараясь хоть как - нибудь обнадежить и его и себя. - В готеле наверняка не будет свободных номеров, и мы еще вернемся с тобой обратно к сеновалу.

- Фу - ты, опять сеновал? - пренебрежительно фыркает Марийка, не оборачиваясь даже в нашу сторону. - Да разве диканьские колхозники - безродные или нищие люди, чтобы класть своих гостей по сараям? У нас даже для коров каменные хоромы понастроены, - гордо говорит она и, немного помолчав, добавляет: - Не будет свободных номеров в готеле, мы голову колхоза найдем, а гостей своих устроим как надо.

Но голову колхоза не пришлось беспокоить: в диканьском готеле было всего два номера, и оба, как на зло, оказались свободными.

В общем судьба нашего туристского похода к местам полтавского боя была решена, и мы, забыв и о целях своего похода и о склонностях своей бродяжнической натуры, провели почти весь отпуск в Диканьке.

Ах, какое чудное место - Диканька! Сколько здесь замечательных садов, рощ, полей! А какие тут живут изумительные рукодельницы! Видели бы вы, как искусно вышивают они платья, сорочки, полотенца, платки! Вышивают гладью, крестиком, в строчку! И лучшей из вышивальщиц была, конечно, Марийка. Мы с Павлом ходили раз десять в день под всякими предлогами мимо окон мастерской, где трудились девчата над своими рушниками и сорочками, и слушали их прекрасные песни. А на песни они были такими же искусницами, как и на рукоделье. Вообще не только Диканька, а вся Полтавщина издревле славится своими песнями. Что здесь умели петь вдохновенно и красиво, свидетельствуют нам и Гоголь, и Короленко, и Горький. А Михаил Иванович Глинка в свое время специально даже приезжал на Полтавщину вербовать певчих для столичного императорского театра. Композитор переодевался в простое платье и ходил тайком к крестьянским избам, чтобы послушать, не смущая народ, настоящие украинские песни. Под впечатлением этих песен Глинка написал знаменитый марш Черномора к опере «Руслан и Людмила» и несколько замечательных романсов.

Но на Полтавщине здорово пели не только прежде. Я думаю, там еще лучше поют теперь. Правда, я не такой большой знаток музыки, чтобы можно было без проверки верить моим утверждениям. Но свет, слава богу, не сошелся клином на моей особе. Павел Конушкин, человек с более тонким слухом и вкусом, и тот не мог без волнения слушать эти чудесные песни.

Девчата пели хорошо, однако, скажем прямо, не все мелодии выводили они с одинаковым искусством. Народные песни шли у них во всех голосах и регистрах прямо - таки бесподобно, но стоило только девушкам взяться за произведения современных композиторов, как начинался сумбур. Знакомые мотивы коверкались. Больше всех возмущался Пал Палыч: мой приятель никак не мог понять, каким образом девчата, обладая замечательным природным слухом, могут так грубо перевирать простые мотивы.

А ларчик открывался довольно просто: у девчат не было нот, они знакомились с новыми песнями по радио. Марийка записывала слова, а захожий гармонист, обосновавшийся года два назад в Диканьском доме культуры, подбирал к ним мелодии. Подбирал он фальшиво, плохо. Но поправить его было довольно трудно, ибо радиорепродуктор работал в Диканьке с шипом и хрипом и уточнить мотив не представлялось возможным.

Мы решили помочь девчатам. Вернее, помогал один Павел, а я, как говорится, только присутствовал при этом. Каждый вечер перед спевкой девчата заходили за нами в готель, и мы шли в Дом культуры. Павел садился за рояль аккомпанировать пению, а я устраивался где - нибудь в углу и смотрел на Марийку.

Так незаметно прошел месяц. Срок нашего отпуска подходил к концу, и мы собрались в обратный путь. Расставанье с Диканькой было довольно грустным. Я печалился потому, что успел привыкнуть к Марийке. Мария в свою очередь грустила из - за Павла. А из - за кого печалился Павел, я и сам теперь не пойму.

Прощаясь у кочубеевского дуба со своими новыми друзьями, мы дали слово не забывать друг друга, а Павел даже обещал Марийке взять вроде как бы личное шефство над диканьским хором и снабжать его из Москвы нотными новинками.

Девчата прямо расцвели от этого обещания, а Мария в благодарность так тепло улыбнулась Павлу, что мне сделалось как - то не по себе. Но вот подошел автобус, забрал пассажиров и спрятал от нас Диканьку за большим облаком дорожной пыли.

- Эх, Парася, Парася! - сказал я, думая о Марийке.

Павел, очевидно, был под таким же сильным впечатлением от Диканьки, как и я. Но этих впечатлений у моего друга, к сожалению, хватило ненадолго.

Первое письмо из Диканьки, которое пришло в нашу комнату, было адресовано: «В собственные руки Павла Павловича Конушкина».

В этом письме было всего десять строк. В девяти Марийка писала о своих подругах, а в десятой очень тактично напомнила Павлу о нотах.

- Ты не выполнил своего обещания? - удивленно спросил я.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.