«...прямо в темной вышине Над огражденною скалою Кумир с простертою рукою Сидел на бронзовом коне. Евгений вздрогнул. Прояснились В нем страшно мысли...»

Вспомним дальнейшие строфы, не имеющие равных по красоте и мощи мысли и стиха:

«Кругам подножия кумира Безумец бедный обошел И взоры дикие навел На лик державца полумира. Стеснилась грудь его. Чело к решетке хладной прилегло, Глаза подернулись туманом, По сердцу пламень пробежал, Вскипела кровь. Он мрачен стал Пред горделивым истуканам И, зубы стиснув, пальцы сжав, Как обуянный силой черной, «Добро, строитель чудотворный!» - Шепнул он, злобно задрожав. «Ужо тебе!...»

Бесплодный, бессмысленный как будто мятеж ничтожного человечка вызван такой огромной болью, что Всадник, презиравший восстание стихии, Всадник, гордо и неподвижно возвышавшийся над волнами взбунтовавшейся Невы, удостаивает ответом это возмущение человеческого сердца. Медный всадник мстит, а мстят только равным. Евгений «...слышит за собой - Как будто грома грохотанье - Тяжело-звонкое скаканье По потрясенной мостовой. И, озарен луною бледной, Простерши руку в вышине, За ним несется Всадник Медный На звонко скачущем коне...»

Цензором «Медного всадника» был сам Николай, даровавший эту «милость» Пушкину. Высочайшая цензура не пропустила поэму, потребовав исправления девяти мест. Поэт внес только семь исправлений. Два места не захотел и не смог исправить Пушкин. Главным из них была приведенная выше строфа.

Не только формальное совершенство этой строфы остановило руку Пушкина: совершенство стиха указывает здесь на глубину содержания. В этой строфе - ядро поэмы. Бунт Евгения подавлен, но он законен, он человечески велик.

Нами уже упомянута попытка Благого представить «Медного всадника» как «занавешенное» изображение восстания декабристов. Вряд ли это так, в точном смысле слова.

Мы согласны с В. Александровым: художественное произведение - не ребус. Не аллегория, но дух декабрьских событий присутствует в поэме. Дух этот - в щемящем одиночестве Евгения, в обреченности его бунта, во всей сумрачности этой трагедии.

Мы не случайно употребляем слово «трагедия». «Медный всадник» - не поэма, не повесть, это прежде всего трагедия человека, живущего в мертвую эпоху, трагедия самого Пушкина.

Мы привыкли к облику Пушкина-оптимиста, смело и бодро глядящего вперед. Так оно и было в иные минуты творческих откровений когда поэт устремлял взоры в будущее, к грядущим читателям и друзьям.

Но ведь был еще другой Пушкин - Пушкин, измученный цензурой, материальными затруднениями, камер-юнкерским мундиром страшной «милостью» Николая, не отпускавшего его от себя, - Пушкин, запертый в России, задыхавшийся в тлетворном воздухе гнетущей действительности.

Вместо «апофеоза» поэма прозвучала скорбным укором. «Медного всадника» не должен был пропустить Николай - не только из-за отдельных «крамольных» мест. Вся поэма была приговором и осуждением николаевской эпохи, попиравшей живого человека.

Вчитаемся внимательнее в скорбные, мужественные строки «Медного всадника». Мы увидим страну пустынную и примолкнувшую, как ночной Петербург, увидим огромную, растущую черную тень на снегу, мы почувствуем весь ужас, смятенье и одиночество преследуемого человека, всю трагедию поэта, четыре года спустя раздавленного николаевской Россией.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.